голову, что на стоянке микроавтобусов у реки не было никого из этой группы… клиенты… стоящие мальчики… я начинаю понимать… группа мальчиков… торгующих собой… и тот человек — их наставник… и если все это делается достаточно ловко, никакой закон им не страшен… но далеко не каждый способен вести такое дело… если не быть с ними в одной упряжке, выполнять роль пастыря трудно… когда выгода не сочетается со склонностью, дело проваливается. Рассудив, я кажется, начинаю понимать, почему такое тягостное впечатление произвели на меня эти похороны. Теперь никто не знает, что делать с этой группой. Потому-то начальство быстро ретировалось, оставив в качестве своего представителя управляющего. Одна лишь выгода не заставит этих обезумевших животных подчиняться новому начальнику. Если не быть человеком, способным вызвать к себе любовь этих юнцов и самому не любить их…
— Вы все прикреплены к определенным заведениям?
— Конечно. — Глаза его подозрительно сужаются. — С той компанией мы не имеем ничего общего. Вам, наверно, не понять… нет, конечно, не понять… сразу видно, что у вас к этому вкусу нет… члены нашего клуба все очень уважаемые клиенты… вы находите меня привлекательным? Глядя на меня, вы испытываете волнение?
— Да, вы красивый юноша.
— Ну а станете вы терпеть от меня побои? Станете пить мою мочу? Станете лизать подметки моих ботинок?
С трудом выдерживая его необыкновенно твердый, неподвижный взгляд, я ответил:
— Воздержусь, пожалуй.
— Ну вот. Одни грязные старики, мешки с деньгами… иногда актеры с телевидения — вот и все…
— Хочу спросить… вы, наверно, знаете… начальник группы не говорил недавно об одном владельце топливной базы?
— Владелец топливной базы? Клиент нашего клуба?
— Ну ладно, не слышали — и не надо.
— Вопросы там всякие, не люблю я их. Звон от них только.
— Тогда еще один последний… вы не скажете, где до недавнего времени жил начальник группы?
— Начальник группы был справедливым человеком. И поэтому у него не было противной привычки долго жить у кого-нибудь одного.
— Но вещи-то ведь у него были. Чемодан, к примеру, в котором он держал самое необходимое…
— Рубахи, зубные щетки он, использовав, выбрасывал. Были и ценные вещи. Попользуется он ими два-три раза и продает нам за полцены.
— Но ведь что-то должно же было остаться. Например, какие-нибудь дневники или еще что-нибудь нужное — не носил же он все при себе…
— Ни разу не видел.
— Я не собираюсь нарушать право собственности. Просто он обещал мне дать дневник одного человека… Для вас и ваших товарищей никакой ценности он не представляет.
— И постельные принадлежности, и даже бриллиантин — в общем, все наши вещи были и его вещами… ему Просто не нужно было ничего иметь.
— Вы не согласитесь как-нибудь выбрать время и обстоятельно поговорить со мной?
— Ни к чему это.
— А ваша семья?
— Бросьте вы, вечно простаки вроде вас об этом спрашивают.
— А что делал начальник группы, если кого-нибудь тянуло домой?
— У него были люди, которые присматривали. Стоило кому появиться на вокзальной площади, чик — и готово. Безошибочно действовал. Ну и учил как следует. Сразу занятие начинало нравиться.
— Но ведь молодость-то пройдет.
— Никуда не денешься. Годы, конечно, проходят, это точно. Ну что ж, кое-что можно будет сорвать со старых клиентов — пошантажировать их, устроят на автозаправочную станцию или еще куда.
— Вы с самого начала знали, что представляют собой эти юнцы?
— Да, но стоило бы мне рассказать о них, как вы убежали бы без оглядки. В общем, тогда было не время об этом говорить.
Женщина игриво смеется, втянув голову в плечи, в уголках губ застыла пивная пена. Она снова перед лимонной шторой, на улице еще светло, и комната наполнена лимонным светом. Лишь черная траурная одежда выглядит чем-то инородным, точно фотография, вырванная из другого альбома.
— Пробовал я выведать о дневнике, но безуспешно. Чем больше усилий прилагал, пытаясь взломать замок молчания, тем крепче сжимал он губы…
— Вам нужен дневник?
— Ну да, дневник вашего мужа. Брат обещал как раз сегодня принести его…
— А-а…
Не проявив никакого интереса, она продолжает понемногу, но не отрываясь, точно котенок, лакать пиво, я же, наоборот, возбужденно вскакиваю, подбрасываемый раздражением, буквально перехватившим дыхание.
— Недавно мне пришлось ехать по скоростной автостраде.
— Ну и что же? Не понимаю.
— И когда я ехал, все время думал, как было бы замечательно, если бы можно было мчаться вот так бесконечно. И мне казалось, что это действительно возможно. Но сейчас меня охватывает дрожь, стоит мне вспомнить тогдашнее мое душевное состояние. Представьте себе, что если бы вдруг и в самом деле сбылось мое желание и я бы ехал и ехал без конца и никогда не смог бы добраться до пункта взимания платы.
Женщина, подняв лицо от стакана:
— Беспокоиться нечего. Полдня проедете — и бензин кончится.
Наши взгляды сталкиваются где-то в пространстве. Женщина, казалось, не улавливает смысла ни того, что я сказал, ни своих слов и, заметив застывшее выражение моего лица, сразу же приходит в замешательство.
— Странно… муж ведь тоже пользовался скоростными автострадами… правда, чтобы испытать отремонтированные машины… вечером, когда внизу уже темно и только красным отсвечивают верхушки домов, а ты мчишься по скоростной автостраде и в конце концов становишься как пьяный…
— Видимо, о том же и я говорил…
— Когда проносишься по ней сотни раз, тысячи раз, начинает казаться, что количество выходов все сокращается, и в конце концов оказывается, что ты заперт в автостраде…
— В тот момент, когда мчишься по ней, неприятно думать о конце. Хочешь, чтобы это длилось бесконечно. Но стоит автостраде кончиться — и с содроганием думаешь, что она могла не иметь конца. Между ездой и мыслями о езде — огромная дистанция.
На губах женщины появляется едва заметная улыбка. Даже обычная улыбка была бы неуместна, а тут волнующая улыбка, будто она старается подладиться к моему тону. И сразу же она опускает глаза и приводит меня в уныние, как коммивояжера, которому с приторной вежливостью указали на дверь.
— Так что, — продолжаю я еще по инерции, — может быть, действительно не стоит уделять так много внимания дневнику. Дневник в конце концов лишь мечта о езде, а ваш муж ведь на самом деле уехал.
— А-а, о дневнике…
— О чем вы думали?
— Думала, что пойдет разговор о мужчине и женщине.
Она безразлично бросает слова, будто кусочки кожуры мандарина, и снова опускает рассеянный взгляд в стакан.
— О содержании дневника вы что-нибудь знаете? — В конце концов все это меня начинает раздражать. — Почему, объясните мне, почему вы не проявляете никакого интереса к дневнику мужа?. О ком вы, наконец, беспокоитесь, я перестаю что-либо понимать.
— Но брат как будто не придавал ему особого значения.
— Вы до такой степени доверяли брату?.. больше, чем своему мнению?
