дописывают местные Колумбы и Магелланы. И в экономике, должно быть, та же картина. Как в конце девятнадцатого века. Соображай, Анохин, раздумывай. Промышленности здешней ты еще не знаешь, но она есть, если газопровод построили. И миллионеры уже есть значит, кончился период первоначального накопления. Вышли на сцену, как у нас говорят в учебниках, помещики и капиталисты. Ну, а рабочий класс? Неужели все еще дремлют в допрудоновской темноте? Ведь книжки-то наводящие я им подбросил, попали же они кому-то в руки. Ну, половину скорее всего не поняли — не то время. Но политэкономия — а я тогда вузовский учебник отдал, — она-то, наверно, пригодилась. Правительство Томпсона, может быть, и не все в ней одобрило, но учебник переиздало, хотя, думается, потом его наверняка запретили. А ведь до кого- нибудь она обязательно дошла и кое-чему научила. Коммунистов, судя по рассказу Стила, в стране еще нет, но не может же его партия, столь разношерстная, сохранять во всем трогательное единомыслие. Должны же быть у популистов свои левые, способные правильно оценить производственные отношения в стране.

Тут я снова возвращаюсь к визиту Мердока в нашу каюту. Зачем ему наша близость к сенатору — понятно: агентурная информация о кулуарной возне в сенате. Вероятно, такая информация у него уже есть Но вдруг нам удастся копнуть еще глубже? С тигриной хваткой человек, что и говорить. Знает, если на выборах опять победят популисты, никаких надежд на легализацию партии у него нет. А вдруг будут? Неоднородна ведь партия Стила, есть в ней многие, которых, наверно, не пугает Мердок. Не на них ли он и рассчитывает? Да и на Стила с нашей помощью поднажать можно. Этой-то тактике мы и должны противопоставить свою. Если уж помогать, то не Мердоку и даже, быть может, не Стилу, а кому мы это еще увидим. Пока же молчок. Ждем, когда стрелять начнут.

А выстрелов так и не слышно. Только шаги по коридору. Частые, тяжелые шаги. Потом тишина, пароход почему-то замедляет ход, и я вижу в предрассветной полутьме за окном каюты приближающуюся черную стену леса на берегу. Значит, подходим к причалу. Но где?

— Кажется, останавливаемся, — говорит Мартин.

Пароход действительно причаливает к пристани. Вот тут-то и раздаются первые выстрелы. Несколько сразу, потом один за другим, как будто кто-то рядом открывает десятки бутылок шампанского. Перестрелка, как я и думал, доносится с кормовой палубы.

Кто-то осторожно стучит в дверь.

Входит Мердок в сером пальто-крылатке.

— Ну вот и все, джентльмены, — говорит он.

— А что случилось?

— Какие-то пьяницы затеяли перестрелку на палубе. Их усмирили.

— Вы же знали об этом.

— Предполагал, — пожимает плечами Мердок.

— А где же мы сейчас?

— На полпути от Вудвилля. На лесной пристани.

— Но ведь ее нет в маршруте.

— Должно быть, недавно построили.

— Специально, чтобы выгрузить серебро? — Я не могу скрыть, пожалуй, опасной иронии.

Но Мердок по-прежнему невозмутим.

— Вы сообразительны, месье Ано, — говорит он. — Только не всегда следует показывать это другим.

Он приоткрывает дверь, чтобы уйти, и добавляет:

— К сожалению, должен вас огорчить, джентльмены. Пароход не пойдет в Вудвилль.

— А куда?

— Обратно.

— Но у парохода свой маршрут.

— Он изменен.

— Понятно, — говорю я. — Кто-то заинтересованный старается выиграть время. А вы, конечно, сходите здесь?

— Увы, я вынужден, как и все пассажиры, отплыть обратно. Приходится подчиняться необходимости.

— Но у сенатора другие намерения, — дерзко вмешивается Мартин.

— Это учтено. У сенатора поместье поблизости, вверх по реке. Ему охотно предоставят лодку и гребцов, чтобы вернуться домой.

— Зачем гребцов? — протестует Мартин. — Мы с Ано охотно сядем за ввела.

Я, видимо, недооценивал Мартина: он оказался сообразительнее.

И вот мы на борту лодки, достаточно вместительной и ходкой, чтобы преодолеть неторопливое течение Реки, которую здесь по-прежнему так и называют Рекой — без имени. Она памятна нам еще с прошлого посещения.

Сенатор Стил с Минни, укутанные в одеяла, сидят на корме, так и не поняв, в сущности, того, что случилось. Я не рискнул рассказать им о визите Мердока и о государственном серебре, выгруженном на специально построенной пристани. Видимо, операция была давно задумана и подготовлена, капитана купили, а пароход вернули в Сильвервилль, чтобы выиграть время. Любопытно, что лодку спускали на воду не матросы, а полуковбои-полуфермеры в темных коротких куртках широкополых шляпах.

— Погляди внимательно, — шепнул мне тогда Мартин.

— На что?

— На повязки.

— Какие повязки?

— На рукавах.

Действительно, у каждого на рукаве блестела повязка из позументной тесьмы не то золотого, не то серебряного цвета. «Знак принадлежности к партии „реставраторов“», — сообразил я. В причастности Мердока к экспроприации можно было не сомневаться. Охранников подавили, матросов загнали в кубрик, выскочивших пассажиров — в каюты, а серебро, вероятно, уже начали выгружать на конный обоз, поджидавший на лесной дороге у пристани. Хорошо, что Стил так ни о чем и не догадался, иначе не избежать бы ему встречи с Мердоком. И только наше с Мартином предложение добраться до его поместья на лодке убедило Стила покинуть судно:

— Скоро? — спрашиваю у него.

Стил вглядывается в знакомое ему побережье.

— Думаю, через полчаса доберемся до устья.

— Помню, — играю я мифического сына Жоржа Ано, — что с Реки его не видно. Вы с братом определяли его по каким-то особым признакам.

Сенатор улыбается.

— Теперь это широкое устье канала, проложенного до самого поместья. Пробираться сквозь кустарник уже не придется. Речонку мы расширили и углубили. А что все-таки произошло с пароходом? — возвращается он к непонятной ему истории. — Кто это стрелял?

— Мало ли у вас в Сильвервилле стреляют? — говорю я. Мердок прав: сенатору объяснять происшедшее пока не следует. Пусть все идет, как задумано.

— В Сильвервилле — да, — соглашается Стил, — в Городе же право на огнестрельное оружие имеет только полиция.

— Когда-то вы стреляли в полицию, — не без иронии замечает Мартин.

— То была совсем другая полиция. А эта служит народу.

— Вы хотите сказать — государству, — поправляю я.

— Государство — это народ и его хозяйство, — вещает он, как с сенатской трибуны.

— Но ведь народ-это неоднородная масса. — Я ищу слова, подходящие для понимания Стила. — Это богатые и бедные, аграрии и мелкие фермеры, заводовладельцы и рабочие, хозяева и слуги. И народным хозяйством у вас все-таки управляют не слуги, а хозяева.

— А как же иначе? — искренне удивляется Стил. — Ведь и хозяева разные. Одни больше заботятся о благе народа, другие меньше. У нас в сенате больше двух третей — популисты.