грузин и любишь свою царицу, ты должен помочь мне в одном большом деле. Но дело такое, что, может быть, мы оба погибнем, исполняя его. Но мы будем знать, что погибнем за нашу Грузию. Ты еще очень молод, и, конечно, тебе не хочется умирать. Но смерть за родину — это смерть героев. Неизвестно еще, представится ли случай умереть с большей доблестью и с большей пользой для отечества.

— Для меня, простого раба, нет выше чести, чем умереть за Грузию и вместе… вместе с Ахалцихели.

— Так вышло, что для нас нет другого пути, мы должны исполнить то, к чему подвела нас судьба. У нас в руках спасение Грузии, так неужели дрогнут наши сердца и мы ради наших жалких жизней, ради нашего пресмыкания в рабстве не попытаемся ее спасти!

Юноша смотрел во все глаза на знаменитого грузинского полководца и не говорил ни слова. Но Шалва понял, что он слушает и что он готов на все.

— Нужно сообщить царице Грузии и нашим войскам о том, что Джелал-эд-Дин уже выступил в поход. Мне не дают сделать и шагу, тем более меня не выпустят из лагеря. Но ты — другое дело. Ты сопровождаешь гостью султана, и приказ уехать может исходить от нее. Ты должен лететь, как птица, скакать, как волк, плыть, как рыба, чтобы отвезти грузинской царице мое письмо.

— Да я сейчас же сяду на коня и помчусь. — Юноша как будто был даже в восторге от столь неожиданного и столь важного поручения.

Шалва начал быстро писать. Пока он писал, у него промелькнула мысль, не шпион ли этот молодой грузин. Не испытывают ли Шалву перед вступлением в Грузию? Но тут же Шалва подумал, что все равно иного выхода нет, все равно все погибнет и этой погибели не избежать.

Если юноша действительно слуга царицы Тамты, он исполнит поручение, и это поможет Грузии, может быть, даже спасет ее. Если юноша — шпион Джелал-эд-Дина, то… то хуже, чем есть, все равно уже не будет. А второго такого случая не представится. Этот юноша появился в шатре словно в ответ на все мольбы и заклинания Шалвы. Можно ли пропустить эту последнюю возможность?

Шалва сложил письмо и резко повернулся к юноше.

— Клянись, что не предашь ни родину, ни меня и отвезешь это письмо.

— Клянусь матерью, отцом и гориджварским святым Георгием, — прошептал юноша, опускаясь на колени и возводя руки к небу.

— Ты гориец? Из какой семьи, из какого рода?

— Гелашвили. — Юноша поцеловал письмо и спрятал его на груди. Шалва обнял грузина, проводил к выходу из шатра, приподнял полог.

— Помни: судьба всей Грузии, всего нашего народа, а также жизнь нашей царицы зависят от этого письма.

Большие, медового цвета глаза юноши блеснули последний раз, и он пропал в темноте.

Джелал-эд-Дин ушел от царицы Тамты раздраженный и злой. Его тщеславие, его мужское достоинство были ущемлены. Он слышал в себе заклинания каких-то темных сил, которые нужно было выплеснуть из души, чтобы не задохнуться самому. Горе человеку, который подвернется в это время и на которого выплеснется накипевшая злость.

Мамелюки ждали султана у входа в шатер. Они как тени сомкнулись за спиной султана и пошли за ним. Лагерь спал. Ни звука, ни шороха, ни движения. Так шли довольно долго. Как вдруг султан, обладавший, вдобавок ко всем своим доблестям и качествам воина, еще и кошачьим слухом, остановился, шагнул в сторону и прислушался. Теперь и мамелюки услышали в одном из шатров приглушенный неразборчивый разговор. Мамелюки расположились полукругом и, настороженные, как собаки, готовы были броситься по первому знаку или слову.

Полог шатра, за которым следило из темноты множество глаз, приоткинулся, и во тьму выскочил человек. Он тотчас растворился в ночи, но все же видно было, что человек выскользнул из шатра, пригибаясь, бежал на цыпочках и даже временами припадал к земле. Человек проскочил в трех шагах от затаившегося Джелал-эд-Дина. Султан жестом руки приказал мамелюкам преследовать неизвестного. Сам он схватил у охранника лук, положил на тетиву тяжелую стрелу и немного поодаль тоже пошел за незнакомцем. Преследователи двигались неслышно, так что бегущий ничего не замечал. Шатры уже кончились. Беглец перестал остерегаться, распрямился и стремглав устремился к Араксу. Он подбежал к реке и перекрестился. Еще бы мгновение, и он бросился бы в воду. Но старый воин Джелал-эд-Дин не зевал. Он отпустил тетиву, и стрела вонзилась в ногу беглеца повыше лодыжки. Послышался короткий стон, потом всплеск воды. Очевидно, раненый, превозмогая боль, все же бросился в волны Аракса. Мамелюки выпустили свои стрелы в то место, куда нырнул беглец, потом побросали луки и тоже прыгнули в реку. Некоторое время слышалась возня, всплески, проклятья, стон, а потом преследователи вытащили на берег обессилевшего, избитого Гелашвили. Его отнесли в шатер султана. При обыске нашли письмо. Разбудили перса, знающего грузинский язык, и привели его под стражей. Тот, спросонья ничего не понимая, дрожащими руками держал письмо и переводил слово в слово.

Шалва Ахалцихели доносил грузинам, что султан со своей армией вышел в поход для полного разорения и окончательного покорения грузин. Он сообщал численность войск, а также разъяснял свое предыдущее поведение при дворе султана. Да, он всячески поносил грузин и всячески заискивал перед султаном, притворяясь беспощадным врагом Грузинского царства, но все это для того, чтобы войти в доверие. Шалва достиг своего, теперь он проводник всех хорезмийских войск в центральные районы Грузии. Поэтому собирайтесь с силами, встречайте вражескую армию в ущелье Железных скал, устройте засаду со стороны водопада и высоких пещер. Ночью обрушьтесь на головы Джелал-эд-Дина. Если все исполните в точности, можно полностью уничтожить армию поработителей, и Грузия будет спасена.

Джелал-эд-Дин взревел, как раненый барс. К разъяренности и злости, с которыми он вышел от царицы Тамты, прибавилась ярость, разбуженная предательством и неблагодарностью Ахалцихели. Гнев хлынул через края, султан метался по шатру, он перебил и переломал все, что было вокруг и попалось под руку. Он рычал и скрежетал зубами, бил себя по голове, рвал на себе одежды. Но буйство его становилось все тише, гнев затихал — он не ослабевал, конечно, в сердце султана, но делался холодным и расчетливым, то есть еще более страшным! Последовал приказ немедленно взять под стражу Ахалцихели и оцепить лагерь высокой гостьи.

Джелал-эд-Дина бесили не лукавство Тамты и не коварство грузинского вельможи. В конце концов этого от них можно было ждать, потому что никогда от кривого дерева не будет прямой тени, как не будет прямым путь неверного. Но сам-то Джелал-эд-Дин, умудренный аллахом, обогащенный жизненным опытом, чаще всего горьким, как он мог довериться этим гяурам! Какая наивность со стороны предводителя хорезмийского войска и обладателя Адарбадагана поверить этим лживым клятвам и усыпляющей лести пленника, доверить ему судьбу своих войск?!

А эта царица? Появилась откуда-то именно в эти дни, когда решается судьба Грузинского царства. И каково искусство! Как она притягивает к себе, обольщает, поит тончайшим ядом своей красоты и женственности и в то же время отстраняет и держит в отдаленности, словно невинная девочка, словно не знает, что значит в этом мире женщина для мужчины и мужчина для женщины.

Как можно было забыть, что она ведь сама грузинка, а раз так, значит, и грузинская шпионка. Она проникла в лагерь, чтобы все разведать и, возможно, убить Джелал-эд-Дина, подобно тому как убила Юдифь Олоферна, которого не могли одолеть никакие враги.

Чем больше вспоминал султан поведение царицы Тамты, а вместе с тем и свое поведение, ее двуличие, а свою доверчивость, тем больше он разъярялся и свирепел. Под конец он совсем потерял терпение и с трудом дождался утра.

Совпало так, что именно этим утром и вернулись послы из Грузии. Они привезли султану решительный отказ от царицы Русудан. Только этого не хватало, чтобы окончательно переполнить чашу, из которой и без того плескалось через края. Не раздумывая больше ни минута, султан приказал казнить и Ахалцихели, и его гонца. Султан сам отправился на берег Аракса. Он пожелал, чтобы казнь произошла у него на глазах.

Аракс равнодушно катил свои синие холодные волны. Рассветное небо тоже было холодным и синим. Солнце, хотя и поднялось над землей, было скрыто еще более синим, чем само небо, облаком. Все было синим в этот рассветный час, кроме ярко-красной рубахи палача.

Палач, огромного роста, неуклюжий на вид человек, ходил по берегу и время от времени подкручивал