советовавший иметь кинжал под тогами, ненавидит Цезаря потому только, что тот сумел возвыситься, а он Кассий, сподвижник Красса, остался маленьким человеком.
В назначенный день заговорщики чуть свет собирались к портику Помпея. На улицах было почти безлюдно. Брут слушал, как Децим размещал в театре, находившейся возле курии, нанятых гладиаторов, которые должны были защитить заговорщиков в случае внезапного на» падения ветеранов. Подозвав Требония, он тихо заговорил, поручая задержать Антония на улице, и губы у него дрожали.
— Завяжи с ним разговор, задержи как хочешь… Антоний страшно силен и, если проникнет в курию, будет защищать Цезаря…
Брут дрожал, как в лихорадке. Подозвав раба, он приказал принесть холодной воды из источника Эгерии.
Вода освежила его, привела мысли в порядок.
Солнце золотило Капитолий, храмы Весты и Кастора, общественные здания. Брут взошел на трибунал и начал разбирать судебные дела. Он совсем успокоился, и, казалось, забыл о деле — том страшном деле, которое истерзало сердце, легло на него непосильной тяжестью, но голоса соучастников, беседовавших под портиком… но гладиаторы, укрытые в театре… но толпы народа, заполнившие улицы… но зрители, спешившие в театр, где началось представление…
Понял, что спокойствие — напускное. Из глубины души поднялась темная волна ужаса. Не слышал людей, излагавших жалобы: свинцовые глаза стали невидящими, рука ухватилась за бороду и, точно окаменев, застыла.
Усилием воли взял себя в руки. Прервав разбирательство дела, он подошел к Каске, с которым беседовал сенатор, не заговорщик, и, видя испуг на лице соучастника, спросил:
— О чем вы шепчетесь, коллеги?
— Удивляюсь, — смеясь, говорил сенатор, — отчего Каска скрывает свою тайну? Но, поскольку ты, Брут, доверил ее мне, она уже не тайна, и я рад кандидатуре Каски в эдилы…
Каска и Брут вздохнули с облегчением. Когда сенатор ушел, к ним подошли почти одновременно Кассий и Ленат.
— Надеясь на успех, — сказал Попиллий Ленат, — нужно торопиться…
Брут взглянул на солнце — оно было уже высоко. Никогда Цезарь так не опаздывал. Нетерпение заговорщиков превращалось в ужас — мысль об измене охватила их.
— Не преданы ли мы? — шепнул. Кассий Бруту на ухо.
— Пошли за ним Децима, — решил вождь заговорщиков.
Отозвав Децима Брута в сторону, Кассий беседовал с ним. Сперва Децим колебался, но потом согласился и с деланно-веселым видом зашагал к форуму.
Кассий и Брут не спускали с него глаз: вот он достиг узеньких уличек Марсова поля, вот свернул вправо, потом влево, и его крепкая фигура пропала среди бедных домиков плебеев.
XXII
Децим Брут, поднявшись на форум, вбежал в domus publics и приказал рабу доложить о себе Цезарю.
«Я мог бы поразить его здесь, — подумал Децим, — но, поскольку тирана должен казнить весь Рим, он получит все восемьдесят ударов в курии Помпея».
Цезарь вышел к нему в одной тунике — тогу он снял, решив не выходить из дому.
— Великий Цезарь, — сказал Децим Брут, целуя после приветствия у него руку, — как твое здоровье? Сенаторы собрались и ожидают тебя…
— Дурные предзнаменования, дорогой Децим, принудили меня остаться дома. Жена видела зловещий сон, а жрецы предсказывают…
— И ты, равный богам, веришь глупым жрецам? И сновидениям жены? О, Цезарь! подумай, что скажут твои недоброжелатели, узнав, что государственные дела зависят от хороших или дурных снов твоей жены.
Цезарь молчал.
— Сенат будет оскорблен, если ты не явишься, — продолжал Децим Брут, поглаживая полные красные щеки, — а ведь он собирается провозгласить тебя царем провинций с правом носить диадему на суше и на море… О Цезарь, мы любим тебя и боготворим, и неужели ты не желаешь блага отечеству?..
— Децим Брут, посмотри мне в глаза…
Брут, не моргнув глазом, выдержал взгляд Цезаря.
— Все такой же честный, верный, — шепнул диктатор, обнимая его.
Дрожа от стыда и презрения к себе, чувствуя ужас в сердце, Децим освободился из объятий Цезаря.
— Император, я тороплюсь, меня ждут… Но не лучше ли, если ты сам пойдешь в сенат и отложишь заседание?
И, взяв Цезаря под-руку, вышел с ним на улицу.
— Займи место в лектике, — предложил ему диктатор. Но Децим, мучимый стыдом, колебался, и Цезарь заставил его возлечь рядом с собою.
Лектику сопровождали ликторы, и раб, бежавший впереди них, громко кричал, расталкивая народ:
— Дорогу диктатору!
Лектика, окруженная клиентами, магистратами, почитателями и приверженцами, медленно пробиралась среди толп разноплеменного люда.
Высунувшись из лектики, Цезарь приветствовал рукой и улыбкою народ. Крики охватили улицу. Кто-то воскликнул: «Да здравствует наш царь!» Кто-то поправил: «Царь провинций!» Кто-то добавил: «Царь Рима!» Затем возгласы слились в мощный гул, — это кричали плебеи, и Цезарь, внезапно нахмурившись, сказал Дециму Бруту:
— Слышишь, они вопят: «Долой царя!» А разве я добиваюсь диадемы?
Децим прищурился:
— Да, Цезарь, ты стремишься стать царем, и сегодня в сенате…
Он не договорил. Сквозь неистовствовавшую толпу какой-то человек пробивал себе путь к диктатору.
— Важная эпистола! — кричал он. — Дорогу, дорогу!..
Лектика остановилась. Цезарь узнал бородатого Артемидора, учителя греческой литературы, с которым часто беседовал и которого любил за прямоту, искренность и ясность суждений.
— Привет Цезарю! — воскликнул Артемидор, подавая ему эпистолу. — Умоляю тебя, диктатор, прочти это как можно скорее; здесь говорится о чрезвычайно важном для тебя деле.
Император вскрыл письмо, и выйдя из лектики, стал читать, Однако лица, попадавшиеся ему навстречу, мешали, — он поминутно отрывался от эпистолы.
«Прочту в сенате», — решил он, приветствуя магистратов.
Подошел Попиллий Ленат и тихо стал беседовать с Цезарем.
Ужас охватил заговорщиков. Боялись, как бы не предал, и все, как один, приготовили кинжалы, чтобы тут же покончить самоубийством. Кассий позеленел от страха, только Брут держал себя в руках и спокойно смотрел на Цезаря.
После жертвоприношения, совершенного вне курии, Цезарь насмешливо обратился к гаруспику:
— Что же, Спуринна, мартовские иды пришли?!..
— Пришли, Цезарь, но еще не прошли, — ответил гаруспик, и опять беспокойство охватило диктатора.
В курию Помпея вошел с эпистолой в руке. Удивился, что Децима Брута уже рядом не было, и
