вперед по таблинуму. — Да, да, отомстить за смерть обоих Крассов, которые были ко мне расположены, завоевать Парфию и дойти до Индии по примеру Александра Македонского…»

Кликнул скриба и велел записать для памяти намеченные законы и мероприятия.

Ходил по таблинуму в глубокой задумчивости.

— А теперь запиши: закончить исправление римского календаря, начатое в прошлом году.

Отпустив скриба, стал собственноручно писать эпистолу:

«Гай Юлий Цезарь — божественной Клеопатре.

Чем больше думаю о тебе и сыне, тем больше жажду увидеться с тобою. Боги свидетели, что, воюя с помпеянцами в Африке, я не мог отправиться в Египет, — спешные военные и государственные дела заставили меня торопиться в Азию, а затем в Рим. Но желание увидеться с тобой преследует меня день и ночь. Поэтому прошу тебя: приезжай с сыном в Рим. Заодно привези с собой лучших египетских астрономов, которые могли бы помочь нам исправить римский календарь. Буду рад, если согласится тебе сопутствовать знаменитый астроном Созиген… Думаю, что ты, божественная, сделаешь всё, о чем я тебя прошу. Прощай».

Вспомнив, что на конец сентября было назначено освящение храма Венеры Родительницы, он приказал высечь из мрамора статую Клеопатры и поставить ее к этому дню в храме.

В сенате Цезарь говорил о своих планах. Слыша одобрение непримиримых аристократов, ненавидевших его за смерть Катона и Помпея, он сказал:

— Надеюсь, отцы государства, вы поддержите меня ради блага дорогого отечества.

Сенат рукоплескал.

Когда император выходил из курии, подошел Цицерон.

— Слава Цезарю, — сказал он вместо приветствия. — С большой радостью и удовлетворением я слушал речь, в которой ты открыл перед нами свои замыслы… Законы, задуманные тобою, укрепят и вознесут государство на недосягаемую высоту… Но ты умолчал о форме правления…

— Форма правления? — удивился Цезарь. — Разве она не осталась прежней?

Цицерон молчал.

«Лжет и притворяется, — думал он, удаляясь. — Со смертью Катона республика почти умерла, и мы должны бороться за восстановление гражданского правительства».

Цезарь занимался государственной деятельностью, не щадя сил.

Эдикт о роспуске коллегий, учрежденных Клодием, и уменьшении хлебных раздач вызвал бурю в комициях. Популяры понимали, что Цезарь, подкупая плебс деньгами, бесплатной раздачей хлеба и масла, пиршествами и зрелищами, одновременно старался умалить его мощь. А выселением пролетариев из столицы в колонии наносил удар ядру пролетариев, одновременно освобождаясь от недовольных, которые могли бы злоумышлять против него. И народ резкими криками выражал свое негодование.

— А свободные союзы для взаимопомощи и профессиональных нужд? — крикнул кто-то.

— Упраздняются, — сказал Цезарь, — они не нужны; обо всем и о всех будет заботиться государство. — И, возвысив голос, прибавил: — Квириты, когда мы боролись с олигархами, коллегии были необходимы, а теперь, когда аристократия сломлена и ей больше не подняться; когда во главе народа стоит популяр, ваш вождь и сподвижник Каталины, — чего вы боитесь? Я буду на- страже ваших дел, и никто не посмеет посягнуть на ваши права… Возобновляя идеи Гракхов о колониях, я, популяр, желаю вам блага. Сначала будут основаны колонии в Кампании и иных местах Италии, затем выведем колонии в Лампсак, Эпир, Синопу, Гераклею, на берега Понта Эвксинского, в Нарбоннскую Галлию… Отстроим Коринф и Карфаген…

Не слушая возражений, он произвольно распустил комнции и удалился с Марсова поля.

Пообедав в обществе Кальпурнии, Оппия, Бальба, Фаберия и Долабеллы, Цезарь позвал друзей в таблинум.

— Что же Антоний, — спросил он, — так и отказывается заплатить за дворец и имущество Помпея?

— Господин мой, — вкрадчиво сказал лысый сплетник Фаберий, — он не только отказывается, но и всюду жалуется на тебя и угрожает…

— Что же он говорит? — криво усмехнулся Цезарь.

— Он утверждает, что*служил тебе честно, а награды не получил… в то время как ты, господин, вознаградил себя…

Голос Фаберия, дрогнув, оборвался.

— Чем? — побагровел Цезарь.

— Не осмеливаюсь, господин!

— Говори, — сурово сказал Цезарь, — но смотри — только правду…

Фаберий, прищурившись, как будто не решался; все знали, что он притворяется, и неприятно было смотреть на этого проходимца, который втерся в доверие Цезаря.

— Любовью Клеопатры, — шепнул он, потупившись. Цезарь рассмеялся.

— Какая глупость! — сказал он. — Удивляюсь тебе, Фаберий, что ты повторяешь такие сплетни. Антоний не таков — я его знаю. Он провинился, и я не хочу его видеть. Но это не значит, что можно пятнать его честное имя…

— Ты прав, Цезарь! — радостно вскричал Оппий. — Антоний любит тебя, и не верь распространяемым слухам, будто он подкупил наемного убийцу, чтобы тот ударил тебя ножом. Антоний женился на Фульвии, вдове Клодия и Куриона (ты, конечно, помнишь эту женщину, которая мечтает управлять правителем и начальствовать над начальником?), и скромно живет, не злоумышляя против тебя… Что же касается имущества Помпея, — прибавил он, видя нетерпеливое движение Цезаря, — то он, быть может, и неправ, вознаградив себя самовольно за бескорыстную службу своему императору, но разве ты не знаешь, Цезарь, что он увяз в долгах? А женившись…

— Не нужно было жениться! — крикнул Долабелла. — Фульвию мы знаем: она расточительна и требовательна…

— Тише, тише, — прервал Цезарь, заметив на пороге Кальпурнию. — Садись с нами, жена, я хочу немного отдохнуть среди друзей…

— Прости, но мне некогда. Разве ты забыл, Гай, что завтра у нас соберутся родные и друзья? Вспомни, что Децим Брут, вызванный тобой из Трансальпийской Галлии должен приехать сегодня вечером?

Цезарь улыбнулся.

— Весь дом готовится к пиршеству, и все, кроме Цезаря, знают об этом, — сказал он, — но Цезарю простительно: другие заботы и иные мысли роятся в его голове, — и всё это для блага отечества!