— Тогда уж Лестер.
Джексон будет умирать, а люди вокруг станут обсуждать, какого пола собака?
И вдруг солнце. Такое яркое, что Джексон ослеп. И свежий морской воздух. Свет и воздух, вот и все, что надо человеку, если вдуматься-то. И верный друг, который закатит грандиознейший скандал и не пустит тебя на великий небесный погост.
— Ну что, своих не бросаем? — сказал Джексон собаке, ковыляя назад в «Белла виста».
Тилли с утра пораньше заварила себе чаю. Славная погодка улетучилась, в кухонное окно хлестал дождь. На часах десять минут шестого, — вообще, Тилли теперь сомневалась, правильно ли понимает, но сейчас была вполне уверена, что на дворе утро, потому что за дверью своей спальни храпела Саския. Саския отрицала, что храпит, вечно ворчала из-за того, как шумит Тилли: «Господи, Тилли, вы ночью ревели, как скорый поезд в тоннеле» или (Тилли подслушала, как Саския разговаривает с Падмой, — вот, Падма, вспомнила же имя, без проблем) «Это невыносимо, я совсем не сплю, все равно что с гигантским кабаном в одном доме жить». И Падма ответила: «А беруши не пробовали, мисс Блай?»
Капитан Блай, есть, сэр. Точнее, видимо, «никак нет, сэр», раз был мятеж[171]. Как обращаются к морским капитанам — «сэр»? Или «капитан»? «Фартук» тут не поможет. Этот лейтенант, гвардеец Саскии, — может, он знает? В конце концов, военный есть военный. Как же это его зовут? Саския — женщина лейтенанта. Тилли сыграла в этом кино[172] в эпизоде — служанку, что ли. Лайм-Реджис, обворожительное место,
Руперт, вот как его зовут! Как Медвежонка Руперта[174]. Она любила эти ежегодники, ей дарили на Рождество. Руперт и его друзья. Барсук Билл, Пекинес Пинг-Понг (тоже, выходит, расизм?). Остальных забыла. Как-то раз на День подарков она что-то такое натворила, разозлила отца — кто его знает чем, его сплошь и рядом злили мелочи, — и он отнял у нее нового «Руперта» и стал выдирать страницу за страницей. Ох, милый боженька, пускай это все прекратится. Воспоминания, слова. Слишком много.
А лейтенант придет сегодня, так? Тогда понятно, отчего посреди кухонного стола таинственно разлегся пастуший пирог.
Дождь так шумит, точно стекло окатывают водой из ведра. Ворчит гром, будто звуковой эффект.
Разумеется, как раз в
Когда Тилли глянула снова, дождя не было, снаружи сухо. Значит, дождь шел у нее
Пастуший пирог размораживался на столе под удушающей целлофановой пленкой. Миниатюрные деревца брокколи порезаны и вымыты в дуршлаге. Сегодняшний ужин на столе в шесть утра. Ну конечно, придет лейтенант гвардии. Саския играет хозяйку. Пастуший пирог она не пекла — ей испек любезный работник столовой. «Пускай он будет аутентичным, — сказала ему Саския, — домашним. Как будто я умею готовить, но не ас». Глупышка.
В кафе с Дагласом. Возле Британского музея. Он купил ей ром-бабу, ее любимую, а потом накрыл ладонью ее руку и сказал: «Прости меня, дражайшая Матильда», — он так разговаривал, вырос на звездах дневных сеансов. До рождения Дагласа его мать была танцоркой, «Синим колокольчиком»[180]. (А Тилли сейчас живет в коттедже «Синий колокольчик». Забавно.) Никакого отца на горизонте, мать Дагласа была пикантная девица, еще бы мальчику такое воспитание в голову не ударило. С первой минуты жизни гримом дышал. Ужасно грустно представлять Дагласа крошкой, он под конец был такой истерзанный, один скелет остался. СПИД, конечно. Много этих бедных мальчиков полегло. У Тилли был маленький мальчик. Вычистили. Черненький. Черный как ночь.
На столе лежал пастуший пирог. Странно. Надо бы сунуть его в духовку. Вечером зайдут Винс с другом, «взбодрить» Тилли. Сказали, что принесут еду, — может, уже принесли? Уже пришли? И где они? Мозг опять этак поплыл, как будто сбились настройки в телевизоре. Может, у нее микроинсульты, один за другим, — тогда понятно, как ей в голову забралась погода.
В школе на домоводстве пекли пастуший пирог. На домоводстве учат вести хозяйство, быть хорошей женой…
— Блядь, господи боже, Тилли! Что вы делаете? Вы, блядь, печете пастуший пирог, а сейчас, блядь, шесть утра. Слабоумная вы идиотская, блядь, сука!
Тилли беспомощно замахала руками. Хотела сказать: «Не кричи на меня», — она ненавидит, когда на нее кричат, все нутро скручивает в узел. Гигантский провал отцовского рта, запах мертвой рыбы у него на коже. Ничего не смогла сказать, слова не выходили наружу как полагается.
Они позавтракали тостами с мармайтом за дубовым длинным столом Роберта Томпсона по прозванью Мышь[182]. Трейси читала буклет и показала Кортни фирменный Мышиный знак — маленькую резную мышку, которая лезет по ножке стола. К столу прилагались десять стульев. Кортни ползала на четвереньках и считала мышей.
Ну или вообрази жизнь, в которой каждое утро завтракаешь за дубовым столом в викторианском готическом доме, глядя в окно на оленей. Волшебная палочка лежала рядом с банкой мармайта. Сломалась — Кортни оставила себе верхнюю половину, со звездой, — скорее топорик, чем волшебная палочка. Прожевав тост, Кортни приволокла верный розовый рюкзачок и разложила свою добычу на Мышином столе. Трейси наблюдала ритуал уже три дня и думала, что знает список наизусть, но всякий раз Кортни добавляла что-нибудь новенькое. Текущая инвентаризация показала:
потемневший серебряный наперсток
китайскую монетку с дыркой посредине
кошелек с улыбающейся мартышкой
снежный шар с топорной пластмассовой моделью парламента
ракушку в форме трубочки с кремом
ракушку в форме шляпы кули
сосновую шишку
