добивает.
Трейси Уотерхаус пальцем вдавила кнопку звонка и подержала. Скосила глаза на уродливые черные форменные ботинки на шнуровке, пошевелила пальцами в уродливых черных форменных колготках. Большой палец уже вылез в дырку, и дорожка взбиралась к мощному колену. С такими ногами только в футбол играть.
— Наверняка старик какой-нибудь, которую неделю там лежит, — сказала она. — Ненавижу их, сил нет.
— Я ненавижу этих, которые под поезда прыгают.
— Деток мертвых.
— Да уж. Хуже нету, — согласился Аркрайт.
Мертвые дети — неуязвимый козырь, всегда выигрывает.
Трейси сняла палец со звонка и покрутила дверную ручку. Заперто.
— Господи, Аркрайт, там жужжит. Уж явно никто не встанет и не выйдет вон.
Аркрайт заколотил в дверь:
— Эй, полиция, кто-нибудь дома? Бля, Трейси, ты слышишь?
— Мухи?
Кен Аркрайт нагнулся и заглянул в щель почтового ящика:
— Ах ты ж!..
Он так шарахнулся от двери, что Трейси подумала — ему в глаза чем-то прыснули. С сержантом такое приключилось пару недель назад: попался псих с брызгалкой, отбеливателем пшикнул. Всем расхотелось через почтовые ящики заглядывать. Но Аркрайт тотчас опустился на корточки, снова толкнул крышку ящика и заговорил ласково, будто с дерганой собакой:
— Все в порядке, все хорошо, теперь все хорошо. А мама дома? А папа? Мы тебе поможем. Все хорошо. — Он встал и приготовился плечом вышибить дверь. Потоптался, выдохнул через рот и сказал Трейси: — Приготовься, девонька, сейчас будет грязно.
Пригород Мюнхена, холодно, скоро вечер. Крупные снежные хлопья белым конфетти лениво опускаются на землю, оседают на капоте безликой немецкой машины.
— Красивый дом, — сказал Стив. Наглый типчик, слишком много болтает. Вряд ли его по правде зовут Стивом. — Большой, — прибавил он.
— Да, красивый большой дом, — согласился он, — в основном чтобы Стив закрыл рот.
Красивый, большой и, увы, окружен другими красивыми большими домами, стоит на улице, где соседи бдят, а по стенам блестящие карбункулы охранных сигнализаций. У пары-тройки самых красивых, самых больших домов — автоматические ворота, а на оградах видеокамеры.
Первый раз — рекогносцировка, второй раз — обращаешь внимание на детали, третий — делаешь дело. Сейчас третий.
— Конечно, чуток слишком германский на мой вкус, — сказал Стив. Как будто полный каталог европейской недвижимости листает.
— Может, отчасти тут дело в том, что мы в Германии, — сказал он.
— Я ничего против немцев не имею, — сказал Стив. — В
Стив говорил, что служил в британских ВДВ, демобилизовался, понял, что жить на гражданке не в силах, и вступил во Французский иностранный легион.
Ну да. Сколько раз он это слышал? В свое время сталкивался с ребятами из легиона — бывшие военные, сбежали от смертоубийственной гражданской жизни, дезертировали от разводов и исков об отцовстве, слиняли от скуки. Все убегали от чего-нибудь, и все не то чтобы изгои, которыми себя мнили. Уж Стив-то явно. Прежде они вместе не работали. Он, конечно, чуток дурачок наивный, но ничего, внимательный. Не курит в машине, всякую лабуду по радио не слушает.
Тут есть дома — точно пряничные домики, вплоть до снежной глазури по кромкам канав и крыш. Он видел пряничный домик на рынке
— Это ты в Дубае работал? — спросил Стив.
— Ага.
— Я так понял, не выгорело?
— Ага.
Из-за угла вывернула машина, и оба инстинктивно глянули на часы. Машина проскользила мимо. Не та машина.
— Не они, — избыточно отметил Стив.
Есть и плюсы: они в длинном проезде, который сворачивает прочь от ворот, с дороги дом не видно. И вдоль проезда густо растут кусты. Ни лампочек охранной сигнализации, ни датчиков движения. Темнота — друг секретной операции. Не сегодня — сегодня работаем при свете. Не ярком и не белом — ото дня остался один окурок. Сумерки дня[18].
Из-за угла вывернула машина — на сей раз та.
— А вот и малышка, — пробормотал Стив.
Пять лет, прямые черные волосы, карие глазищи. Понятия не имеет, что с ней сейчас произойдет.
— Египтянка. Наполовину, — уточнял он. — Зовут Дженнифер.
— Я не расист.
Но.
Снег опускался, трепеща, на миг лип к ветровому стеклу и таял. Ни с того ни с сего он вдруг вспомнил, как его сестра входит в дом, смеется, смахивает лепестки с одежды, вытрясает из прически. Ему казалось, в городе, где они выросли, не встретишь ни деревца, и, однако же, в воспоминании сестра была как невеста, ливень лепестков — словно розовые отпечатки пальцев на черной вуали ее волос.
Машина свернула в проезд и исчезла из виду. Он повернулся к Стиву:
— Готов?
— Заряжен и взведен, — ответил тот, заводя мотор.
— Не забудь: няню не трогаем.
— Если не придется.
— Гляди в оба, драконья особа.
— Где?
— Да вон. Мимо «Греггса» идет. — Грант ткнул в лицо Трейси Уотерхаус на мониторе.
На посту охраны вечно духота. Снаружи май, прекрасная погода, а здесь — как на подводной лодке, которая давно не всплывала. Скоро обед, магазинным ворам самое раздолье. Полиция носится туда-сюда весь день, что ни день. Вот сейчас двое пошли, при полной экипировке — громоздкие портупеи, противоножевые жилеты, летние рубашки, — «провожают» из «Пикокса» женщину с сумками, набитыми одеждой, за которую она не заплатила. Лесли таращилась в мониторы, и ее клонило в сон. Иногда она смотрела сквозь пальцы. Не все ведь, говоря строго, преступники.
— Ну и неделька, — сказал Грант и по-дурацки скривился. — В школах каникулы, банковские выходные. Нам достанется по самое не хочу. Грядет кровопролитие.
Грант яростно мял зубами «никоретт», как будто от смерти спасался. На галстуке пятно. Лесли хотела ему сказать. Потом передумала. Похоже на кровь, но, скорее всего, кетчуп. У Гранта не прыщи, а радиоактивная угроза. Лесли хорошенькая, миниатюрная, дипломированный инженер-химик, окончила
