преодолеть непреодолимое!
И только страх может её остановить…
Двигаться! Двигаться дальше! Куда? Неизвестно. Сквозь залипшее, сдавливающее пространство. Сквозь застывшее время.
На смену женщине явились какие-то увлечённо спорящие люди. Молодые, красивые, очень знакомые, но забытые. Формулы, расчёты, бегущие поверх их лиц. Туман из цифр и символов… Аномальное ускорение? Траектория «кротовой норы»?
Бородатый мужчина, чертящий что-то на демонстрационной панели…
Быстрее!
Лакающий воду из поильника рыжий пёс…
Ещё быстрее!!
Сильные руки, ловящие радостно визжащего Николашу…
Высоко!
Ещё выше!!!
Свет.
Хрусталь. Чистота. Огромный мир вокруг.
Чья-то жёсткая борода… Тёмное, до бронзовой смуглоты, лицо. И глаза. Лучистые. Светло-карие. Словно изнутри солнцем просвеченные. Морщины… Совсем не страшные. Пряди серебрящихся волос. Неловкие, раздутые в суставах пальцы. Что-то поглощает страх… Что-то ликующее и мягкое. Колени, на которых сидит Николаша, костлявые, жёсткие, но слезать с них не хочется. Сидеть на них надёжно и… правильно.
Кто этот старик? Почему Николаша сидит у него на коленях?! Ведь… Ах да! В те времена не было ещё «райков». Потому у Николаши был прадед – дед Ваня.
И мир был огромный. Не исчерченный лабиринтами слепленной кое-как бесконечности.
Он нашёл его!!
Выбрался!
Выкарабкался…
Николай Андреевич застонал, открыл глаза.
– Движение мысли, – просипел он. – Память. Мир… чистый. Я помню его. Только я и помню. Только я мог… теперь.
Матрёша испуганно хлопала глазами:
– Как же?.. Отпустило!
Николай Андреевич пришёл в себя:
– Верен был мой расчёт, Матрёша. Вот как движение там осуществлялось – сознание, мысль, память. И конечная точка – чистый мир, тот, где никаких Зон ещё не было. Один я остался, кто мир тот видел. Старейший человек на Земле! Раньше-то были, но со страхом своим не справлялись, с паникой. Трое сумели, но и те понять не смогли – не довели мысль. А мысль там всё! Я четвёртый. – Он пожал плечами, точно извиняясь. – А планшетку я зря разбил. В сердцах. Сомневался я, Матрёша, не прав, думал. Вот на эксперимент и решился. И ушла ведь бесконечность, пробил я её! Сама в себя утекла. Только вот думаю, а если обратно явится, когда память о чистом мире вместе со мной угаснет? Нет, здесь надёжнее что-то надо. Но это пусть молодые изобретают. Когда вернутся. Восстановить бы расчёты теперь. Кому ж, кроме меня?
Матрёша кряхтя подняла с пола планшет. Повертела, разглядывая.
– Не починить. Хорошую вещь загубил! – Помолчав, с сомнением спросила: – Вернутся, думаешь? Недаром ведь спутники строили да другие планеты обживали.
Скрыбин засмеялся:
– Вернутся! Дом их ведь здесь. Придут, а им тут – бац! – полная выкладка о Залипшем Пространстве. Пусть способы ищут, чтоб и без деда Николаши мир чистым оставался. – Он посмотрел в окно. За старыми липами просматривался погруженный в лунную зыбь город. – Не всё так плохо, Матрёша. – Дед лукаво прищурился: – Думаешь, случайно кто-то голографон оставил?
Матрёна дёрнула плечами – о чём это он?
– А не помрёшь, молодёжь поджидая? – Она смешливо наморщила нос: – А то доконают тебя твои формулы!
– Пока не восстановлю – не помру. – Он погрозил пальцем: – И ты не помрёшь. В случае чего, тебе мои записи передавать. Ответственные мы с тобой… дежурные по планете.
– Это да, – закивала Матрёна важно. – Это уж будь спокоен! – И неожиданно для себя самой прибавила: – Николай Андреич. – И заулыбалась.
Вячеслав Шторм
Видели ли вы пятнистого клювокрыла?
Его ввели в кабинет – какого-то особенно тонкого, без малого – прозрачного. Не от отсутствия цвета, а будто светящегося изнутри. Светлые, чуть вьющиеся, волосы. Почти не тронутая загаром белая кожа. Глубокие, цвета морской волны глаза. Длинные пальцы с идеальными, ухоженными ногтями. Булкин вдруг поймал себя на странной мысли, что ему безумно хочется… протянуть врагу руку. Стиснуть бы эти породистые пальцы в своих – сильных, грубых, с намертво въевшейся грязью – и давить, давить, давить, читая в глазах олигарха растерянность… страх… боль…
Кивком отпуская конвой и одновременно – прогоняя чересчур яркую картинку перед глазами, он буркнул:
– Садись, гражданин Сваровский.
– Благодарю, господин комиссар. Только я Саровский…
– Господ, типа, всех уже того… – поморщился Булкин. – А кого не того, тех мы… – Он несколько раз демонстративно сжал и разжал свои внушительные кулаки, чтобы до ненавистного олигарха лучше дошло.
– Простите мое любопытство, го… – Блондин вовремя опомнился и, хоть и не без труда, выговорил: – …Гражданин комиссар… а как ваше имя?
– Булкин мое имя, – буркнул тот. – Временно исполняющий обязанности военного коменданта Урании Булкин. Так запомнишь или, блин, визитку подарить?
– Нет, я имел в виду… То есть Булкин – это ведь фамилия, а вот имя… Не привык, знаете ли, как-то…
– Привыкай.
Комиссар вытащил из ящика стола пачку наркотических сигарет «Тахо» и пепельницу. Пощекотав ногтем обнаженную грудь жгучей брюнетки на пачке, так что девица сладострастно выгнулась от этой ласки, он несколько раз щелкнул конфискованной у какого-то вражины дорогущей зажигалкой. Прикурил от выскочившего сиреневого столбика пламени и блаженно выпустил в потолок густую струю дыма. Потом вспомнил об олигархе и подпихнул сигареты к нему:
– Кури.
– Благодарю вас, но я…
– Ясно. Здоровеньким, типа, помереть решил. Лады-ы, – угрожающе протянул комиссар, сузив глаза и становясь похожим на разозлившегося носорога. – А мне вот здоровеньким помереть уже не получится, факт. И еще хрен знает скольким миллионам на этой гребаной планете. И все из-за таких, как ты!
– Но я же…
– Ма-алчать! – Кулак Булкина глухо впечатался в столешницу.
Наступила тишина. В ней отчетливо было слышно тиканье антикварных механических часов на стене. Помнится, когда Булкин впервые узнал, что в его рабочем кабинете будет висеть штуковина, которая стоит больше десятилетнего заработка рядового люмпена, он впервые поверил в то, что революция победила.
Комиссар раздавил в пепельнице окурок и пододвинул к себе лежащую на столе папку. Раскрыл и вытащил два листа бумаги.
– Фамилия, имя.
– Чьи? – глупо переспросил арестованный и тут же смутился.
