Мух, даже помирающих, было не жалко, и Владлен Михайлович боролся с ними как мог.

Из сумки, с которой ездил в райцентр, Владлен Михайлович извлек три желтых цилиндра, напоминающих ружейные патроны. Сорвал обертку, развернул медово-липкие ленты, одну за другой прикнопил их к потолку. Старые ленты, густо обсиженные еще шевелящимися мухами и трупиками их подруг по несчастью, осторожно снял, опустил в полиэтиленовый мешок и, скомкав, кинул в топку. Очень неаппетитное занятие, но уж лучше так, чем позволять мухам летать по комнате или травить их химической пакостью, которая не столько мух гробит, сколько человека. В таких делах Голомянов был специалистом и потому бытовой химии избегал.

Для огородника конец лета — пора отдыха. Июньские и июльские прополки закончены, овощ пошел в рост, теперь не трава его, а он траву заглушит. Только если очень дождливый год, в межгрядных ровках невесть откуда попрет мокрица и, если не выдрать ее немедля культиватором, может сгноить весь потенциальный урожай. Зато на мокрице хорошо настаивается гнилая вода, опрыскивать капусту от прожорливой гусеницы.

Огород у Голомянова был немалый, с весны его вспахали лошадью, содрав за работу триста рублей, и теперь городской пенсионер, выслуживший раннюю пенсию непорочной службой на вредном предприятии, стремился оправдать затраты, получив небывалый для средней полосы урожай.

Сотрудники вредных предприятий даже по внешнему виду делятся на две категории: те, что план выполняют, и те, что занимаются общественной работой. Первые, наоблучавшись или надышавшись на рабочем месте всякой вредностью, ходят желтые, тощие и редко доживают до обещанной ранней пенсии. Ни усиленное питание, ни большие отпуска этим доходягам не впрок. Зато те, кто не ленился гулять за отгулы в рядах добровольной дружины, не отказывался от поездок на сельхозработы, хотя там рабочий день не семь часов, а все девять, кто донорскую кровь сдавал (опять же за отгулы), кто долгие рабочие часы просиживал на профсоюзных конференциях или, устроившись подальше от реактора, не важно, химического или ядерного, вдохновенно рисовал стенную газету, тот нагуливал здоровый румянец, отъедал в ведомственной столовой широкую ряху и на пенсию выходил толстым и красивым. Подобное положение вещей доказывает, что естественный отбор среди вида хомо сапиенс отнюдь не прекратился.

У Владлена Михайловича здоровье было отменное, и ничего дурного в том не было. Бесплатно кровь сдавать дважды в год имеет право любой, а вот пользуются этим правом почему-то далеко не все. А что отгулов за донорство на предприятии давали не один, как законом предписано, а три — так это не Голомянов придумал. Донорская кровь нужна; не выполнит предприятие плана по сдаче, так недостающую кровь с замдиректора по общим вопросам всю как есть выцедят. Вот и поощряли заводы энтузиастов как только могли. И олимпийские объекты строить было нужно, иначе не направляли бы разнарядку на все предприятия, включая военные заводы, чтобы посылали рабочих на строительство спортивных сооружений. И кто виноват, что одни соглашались таскать кирпичи на свежем воздухе, а другие предпочитали оставаться в цеху, где мягкий свет, и стерильность, и тяжестей поднимать не надо, но где, несмотря на многослойную защиту и отличную вентиляцию, все же подсасывает почти незаметно ядовитые фториды, неведомо зачем нужные неведомым секретным организациям.

А на пенсию и те, и другие выходили одинаково, в сорок пять лет, только одни — жить, а другие — доживать. И это тоже придумал не Голомянов.

Зато теперь Владлен Михайлович в самом расцвете сил и несокрушимого здоровья. Сил и здоровья хватало, чтобы как следует разрабатывать вспаханный огород, ходить в лес и ежедневно, покуда держалось тепло, купаться в озере. А морковь, свекла и черная июньская редька тем временем наливались на грядках, доказывая, что буржуазное слово «мое» относится к самому разнообразному сонму предметов и вовсе не обязательно связано с бесчестными приобретениями олигархов. Мой огород — моя и редька; мой дом — значит, мухи под потолком тоже мои.

К вечеру на недавно чистой ленте уже копошилось с десяток страдалиц. Иная пыталась взлететь, работая единственным свободным крылышком, другие заваливались на спину и беспомощно сучили ножками, причащаясь перед скорой кончиной, некоторые попросту висели, потеряв надежду на спасение, и освободиться не пытались.

Утреннее пробуждение оказалось не из приятных. Еще толком не рассвело, а ошалелая осенняя муха, жирная навозница, какие нечасто залетают в дом, спикировала Владлену Михайловичу на макушку, запуталась в волосах и была спросонья раздавлена. Владлен Михайлович не был особо брезглив, но необходимость вычищать из волос мушиные внутренности энтузиазма не вызывала. Пришлось вставать и идти мыться, когда еще хотелось полежать под одеялом, лениво представляя грядущие дела. Ну а чтобы день не пошел наперекосяк, Голомянов, наскоро позавтракав, убрался в лес. За грибами ходить всегда приятно, даже если не особо любишь эти грибы кушать.

Назад топал с полной корзиной маслят и тонких пушистых белянок, которые у местных ценились больше прочих грибов. Деревенские белянки не солили, а, отмочив в трех водах, жарили со сметаной. Владлен Михайлович все собирался попробовать это блюдо, но каждый раз оказывалось некогда или лениво. Когда все твое время принадлежит тебе, его особенно не хватает.

В сторону леса Владлен Михайлович обычно проходил околицами, а назад возвращался улицей, желая похвалиться грибным изобилием. Знал, что деревенские уважают добытчиков: у кого на огороде растет и кто из лесу много приносит.

В деревне народ, как назло, не попадался, лишь дед Антоний сидел на лавке возле калитки. Шел Антонию девятый десяток, и он по старости уже ничего не делал, бродил в проулке у дома, вытаскивал какой-то инструмент, какому и названия уже нет, потом убирал на место, так ничего и не начав мастерить. А чаще просто сидел на лавочке, зорко поглядывая на проходящих. Первое время Владлен Михайлович полагал, что старика зовут Антоном, но потом узнал, что тот и по паспорту Антоний. Глухая русская деревня богата на подобные кунштюки. Деревенская жизнь проста и прямолинейна, так хоть в выборе имен можно порадовать себя разнообразием.

Владлен Михайлович поздоровался, поставил корзину так, чтобы дед мог разглядеть сбор, и сам присел на край скамейки.

— Пошли беляночки, — констатировал дед.

— Да уж давненько, — в тон ответствовал Голомянов. — Давайте-ка я отсыплю вам, а то куда мне столько, а вам Анюта пожарит.

— Отсыпь, — не стал кочевряжиться Антоний. — Беляночки мягкие, а то зубы у меня совсем плохи стали.

Зубы у Антония были что у лошади: большие, желтые, все свои, ни один не потерян. Но полагается жаловаться на здоровье, и Антоний жалуется.

— Мухи меня замучили, — продолжил беседу Владлен Михайлович. — Обнаглели вконец. В июле их столько не было.

— Помирать собираются, — видимо, эта отговорка была общей для всей деревни. — Вот и гуляют на прощание. Это мне все в жизни надоело, так я и сижу тишком, а мушка живет коротко, вот ей и обидно.

— Откуда их столько на мою голову? — не мог успокоиться дачник. — Я давеча просыпаюсь, так в избе черно от мух. Сотня, да и не одна…

— Ты небось весной мух бил? — раздумчиво спросил старик.

— Ну, бил. Я их терпеть ненавижу и всегда бью.

— Так что ж теперь хочешь? Это старая примета, от дедов досталась: кто весной муху убьет, тому под осень полное лукошко мух народится. А ты набил их по весне целое кострище, вот теперь и страдай.

— А осенью бить можно?

— Осенью можно. От каждой убитой мухи лукошко мух убывает.

— Тогда пойду, — Владлен Михайлович усмехнулся, — с мухами разбираться.

— Давай, разбирайся. Ты большой, они маленькие. Осилишь.

Владлен Михайлович пересыпал старику добрую треть собранного и отправился к дому. По дороге пытался представить лукошко, полное мух… Странная, однако, манера считать мух лукошками и кострищами. Кострищами деревенские называли круглые поленницы в человеческий рост высотой. Кострище мух — подобную ахинею самая разнузданная фантазия осилить не могла.

Изба встретила хозяина могучим слитным гудением. Осеннее солнышко как следует нагрело горницу, превратив ее в подобие теплицы, и, привлеченные нежданной жарой, отовсюду слетелись ненавистные