сломать его душу, как вафлю, прежде чем перейти к обороне; несколько щадящих жестов расчистили мне путь к заднику трибуны — я спрыгнул и побежал, заметив краем глаза, что и Клен не бездействует — валит самых рьяных, прыгнувших вслед за мной.

Он нагнал меня в овраге, на узкой дороге между заросшим склоном и высокими заборами; убедившись, что нас никто не преследует, я, тяжело дыша, перешел на шаг. Идущий рядом Клен положил руку мне на плечо:

— Отлично, парень! Начало вспомнилось — полдела уже сделано.

— А ты… как оказался тут?

— Заклинание прочитано при мне — значит, и я в него вошел. — Похоже, для Клена в этом не было ничего загадочного.

— Здесь все как настоящее, — поежился я, запахивая куртку. — Они могли убить меня?

— Вполне, — серьезно кивнул Клен, — потому что наш сон — не воспоминание, а часть жизни. А ты, оказывается, был умелым колдуном, парень! Знаешь, кого сломал? Самого Пьяницу! Чертов выродок сгубил душ тридцать и так мастерски таился, что мы отчаялись его выследить. На том представлении никого из наших не было, мы в догадках терялись — кто это сделал? Теперь я знаю — ты.

— Не понимаю, как у меня получилось, — словно жалуясь, сказал я. — Точно само собой…

— И понимать нечего, — Клен отмахнулся, — к тебе вернулось искусство.

— Но… ты веришь, что поджог устроил не я?

— Не знаю. — Остановившись, Клен заставил остановиться и меня; мы оказались лицом к лицу. — Пока ясно одно: ты показал свою силу рядом с тем местом, которое потом стало пепелищем. Я знаю день, когда сдох Пьяница; между ним и пожаром — чуть меньше двух месяцев. За два месяца могло случиться все, что угодно, — даже предательство…

— И я должен доказать обратное?

— Да, именно так. Больше некому.

Некоторое время мы шли вместе, спускаясь по овражной дороге в долину.

— Это здесь?.. — почти уверенный, я окинул глазами простор, затянутый вуалью тумана или…

…или дыма.

— Верно; вспомни мою схему.

Из дымки проступали темные силуэты домов, неровные купы деревьев — как будто отступал потоп, обнажая залитое прежде водой. Клен замедлил шаги:

— Сюда я не могу. Почувствуй этот дым…

Я вдохнул глубже — с опаской, чтобы не втянуть в себя лишнего, — и понял, почему Клен не может войти в эту часть сна. Это была смерть, разлитая в воздухе. Долина была наполнена смертью, как чаша; предупредительная дымка не исчезала — лишь всасывалась в окоченевший грунт, приоткрывая мне — и только мне — остановившуюся картину прошлого.

Наверное, во мне проснулось очень многое из того, чем я владел раньше, иначе я бы не осмелился ступить на землю, где даже время умерло. То, что здесь обитает, не принадлежит больше времени — это как клочья газет без дат или вещи, в темноте кажущиеся не тем, что они есть на самом деле.

Не дать обмануть себя, правильно понять увиденное — вот вторая заповедь дерзкого, входящего в потусторонний мир.

А первая — не бояться. Трус обречен. Заживо переживая смертные муки, он останется живым в царстве мертвых без надежды уйти.

Странно: приближаясь к мостику через ту крохотную речушку, я думал о рыжей девчонке, которую чуть не заел Пьяница, — кто она? Как оказалась в обществе трех белоликих кукол, танцующих любовь без страсти?..

— Без имени, — не спросил, а равнодушно встретил меня бесплотный голос у моста. Я даже не стал искать взглядом говорящего — чутье подсказывало, что у него нет ни лица, ни тела.

— Угольщик, — вырвалось первое, что пришло на ум; похоже, новое имя понравилось здешней силе, и я понял, что вход разрешен.

Речушка делала изгиб выше моста (удивительно — вода не утратила способности течь) и вверх по течению разделяла жилой и сгоревший берега; я шел там, где росли деревья и стояли уютные коттеджи; глаза цветов за решетками оград были сомкнуты в вечном сне — ни ветерка, ни звука, ни движения вокруг. Впрочем, пройдя вдоль строя загородок, я заметил, как кто-то поднялся, разогнувшись от земли, — над аккуратной шеренгой кустов белым шаром проплыла коротко остриженная седая голова в очках, с мясистым загривком; подойдя ближе, я увидел рослого, грузного мужчину в синем комбинезоне, с большими садовыми ножницами в руках. Он строго и недоверчиво оглядывал меня сквозь линзы.

— Мое почтение. — Как младший, я приветствовал его первым, слегка кивнув.

— Очень приятно. — Он едва заметно качнул головой, а ножницы в его руках хищно повели браншами. — Юноша, не поленитесь ответить на один простой вопрос: как вы оказались в нашем районе?..

Подвох был очевиден, но я не собирался раскрываться перед этим пузаном, как ребенок. Если он тут спокойно садовничает — это неспроста; обычный человек не способен на такое…

— Я сплю и вижу вас во сне, — ответил я рассеянно.

Очкастый садовник смягчился, хотя глаза его остались жесткими.

— Ну что ж, пожалуйста. Но я считаю своим долгом предостеречь: это плохой сон. Я бы даже сказал — кошмарный. Некоторые случайные посетители так и не проснулись отсюда… Просыпайтесь скорей — искренне вам желаю, юноша!

— Нет, не хочу. — Я покачал головой и огляделся. — Тут так интересно!..

— Может быть, вам помочь? — Он поднял и с намеком раскрыл пошире ножницы.

— Спасибо, не надо — я еще посмотрю… А вам тут как — не жутко?

— Видите ли, — он оперся локтями о верх ограды, держа ножницы нацеленными остриями на меня, — годы не только старят тело, но изменяют сны. Прежде мне снились девушки, всякие приключения, а теперь — только мой сад, притом в скверную погоду… Но — надо примиряться с реальностью, принимать все таким, как оно есть, и, видя кошмары, учиться находить в них прелесть. Вы мне симпатичны, юноша, — если снова уснете сюда и застанете меня, то заходите без церемоний. Честно сказать, мне нравится ваш интерес к ужасным снам и ваше хладнокровие.

«Ложь, ложь, — мерцало в потайном углу сознания, — и тем хуже ложь, что ложь наполовину! Он и врет, и не врет сразу; он почему-то любит этот сон и всякий раз возвращается сюда — зачем? Что он тут стережет? Почему наполнил сон затмением смерти?..»

— За речкой, — показал он ножницами, — найдете много забавного. Вы ведь любитель сильных ощущений, не так ли? Вас привлекает мороз по коже?

— Я… очень признателен! — Взгляд, брошенный в направлении ножниц, упал на какие-то руины, теряющиеся в густой дымке. — Сейчас же и схожу.

— Испугаетесь — кричите, не стесняйтесь. На то ведь и кошмар, чтобы кричать, верно?..

Пробравшись через кустарник, я ступил в воду; речка оказалась мне по колено. Несколько раз в черной воде что-то касалось моих ног, будто ощупывая, и я сдерживался, чтобы не вернуться назад к садовнику. Нет, пусть он поверит, что я люблю смаковать страх!

Место, отмеченное на схеме Клена черным прямоугольником, не было здесь выжжено в пепел; стылый дым словно сгущался вокруг старого пожарища, оберегая его от любопытных глаз и сохраняя в неприкосновенности. Мягкий хруст угля под ногами отозвался во мне холодком неизбежного кощунства — я шел по костям.

Прямоугольник был когда-то домом, большим деревянным домом вроде барака; среди торчащих из пожарища черных столбов не было водопроводных труб — да, верно, одноэтажный барак.

Там, где мои ступни приминали золу, раньше цвела дружная, шумная жизнь. Я видел расплавленные трупы кукол с помутневшими стекляшками голубых глаз, остовы детских колясок в спекшейся коросте пластика, осколки посуды, скорченные обложки книг. Дым веял над скорбным местом, а я, одолевая желание рухнуть и зарыться лицом в прах, кусал губы — здесь лежит разгадка моей тайны, а я не могу понять! Как я оказался тут в день сплошного огня? Почему я не сгорел весь, без остатка? Кто виноват в этом?.. Пепел молчал, тайна оставалась тайной.