Когда на следующий день я вернулся в Лос-Анджелес, местное Бюро бурлило новостями о последних событиях в деле Мэри Смит, а также слухами о моей особе — что, откровенно говоря, не привело меня в восторг. Сотрудники судачили о том, как мы с Мэддоксом Филдингом не поладили после того, как он сменил Жанну Галетту. Отношения между полицией и ФБР всегда были натянутыми, а сейчас кривая их сотрудничества явно ползла вниз.

Насколько я понял, суть вопроса заключалась в том, действительно ли агент Кросс из Вашингтона бесцеремонно влез в дела полиции, а потом сдуру испортил им всю игру.

Минут пять я занимался этой чепухой, после чего перешел к делу.

Убийства Мэри Смит — она же Голливудский Охотник, она же Грязная Мэри — быстро превращались в самое сложное, непредсказуемое и запутанное дело в истории страны. Об этом говорили даже ветераны. С каждым днем действия преступника становились все более неожиданными и противоречивыми.

В день моего приезда появилось новое электронное письмо. Я его еще не видел, но мне сообщили, что оно не похоже на другие и в полиции над ним уже ломают голову. На сей раз Мэри Смит отправила предупреждение, и к нему отнеслись серьезно.

Мы собрались на четырнадцатом этаже в конференц-зале, который уже несколько недель являлся неофициальным штабом ФБР по расследованию дела Мэри Смит. Все стены были увешаны фотографиями, лабораторными отчетами и вырезками из газет. На огромном вишневом столе, занимавшем большую часть комнаты, в несколько рядов выстроились телефоны.

Совещание вел Фрэд ван Олсбург, явившийся на десять минут позже остальных. Я почему-то сразу вспомнил Кайлу Коулз и ее обычную пунктуальность. Кайла считала, что люди, которые всегда опаздывают, не уважают других — или, во всяком случае, не ценят их время.

У Фрэда ван Олсбурга было старое прозвище — Кирпич. Он получил его в конце восьмидесятых, когда перекрыл героиновый коридор между США и Центральной Америкой. С тех пор он рьяно карабкался по карьерной лестнице и, насколько я слышал, не совершил ничего выдающегося. Общаясь с ним, я уважал его не больше, чем этого требовали моя работа и его высокое положение в администрации.

Разумеется, он знал об этом, поэтому неожиданное начало его выступления застало меня врасплох.

— Прежде чем мы приступим к делу, хочу сказать одну вещь, — заявил он. — Думаю, все уже слышали, что у нас проблемы с лос-анджелесской полицией. Мэддокс Филдинг предпочитает вести расследование в одиночку и вообще ведет себя как заноза в заднице. Я верно излагаю, Алекс?

По комнате прокатился смешок. Я ответил:

— Без комментариев, — и смех усилился.

Ван Олсбург повысил голос, перекрывая шум:

— Так вот, я настаиваю, чтобы с нашей стороны не возникало никаких препятствий к совместной работе с копами. Проще говоря, мы должны честно и открыто делиться с ними всей информацией, какая у нас есть. Если я узнаю, что кто-то поступил иначе, в следующий раз посажу на отпечатки пальцев. Пусть Филдинг делает то, что ему нравится. Но я не допущу, чтобы из-за этого кто-то усомнился в нашей добросовестности и профессионализме. Ясно?

Меня приятно удивило, как ван Олсбург повел себя в данной ситуации. Похоже, он имел понятие о корпоративной чести, ради которой был готов защищать даже меня.

Потом мы перешли к последнему письму Мэри Смит. С помощью проектора ван Олсбург вывел его для общего обозрения на большой экран.

Когда я прочитал сообщение, меня поразило не только то, что написал преступник, но и то, что он хотел сказать. Это мелькало и в более ранних письмах, но теперь тема звучала отчетливо, как барабанная дробь.

«Попробуйте меня поймать, — как бы говорила нам Мэри Смит. — Я здесь. Придите и возьмите. Чего вы ждете?»

Письмо было отправлено покойному Арнольду Гринеру. На тот свет.

— Что вы об этом думаете? — Ван Олсбург обратился ко всему залу и посмотрел прямо на меня. — Вам уже приходилось заниматься подобными делами. Что происходит? Чего она хочет?

Я вышел вперед и сказал:

— Она хочет, чтобы ее поймали. Полагаю, преступник чувствует себя в глубокой изоляции. Его реакция парадоксальна, потому что он — или она, или оно, как угодно, — избавляется от тех людей, к которым его больше всего влечет. Убийца уничтожает то, что не может получить. И ему становится только хуже. Какая-то часть Мэри это понимает и пытается остановиться, но самой ей это не под силу.

— А последнее письмо? — напомнил Фрэд.

— Еще одно свидетельство внутреннего конфликта. Сознательно преступник думает, что дразнит власти, а подсознательно — подсказывает нам, как его поймать. Если в его сообщении имеется какой-