– Мне известно много историй, связанных с Оторвой-Чаки. Им даже пугают маленьких детей. Да что дети, если его боятся даже настоящие бандиты! На детских площадках среди молодых мам и бабушек, гуляющих с ребятишками, только о нем и судачат. И в моих магазинах частенько услышишь грустную историю об исчезновении ребенка. Я допускаю, что все эти рассказы имеют под собой почву. Нет хуже того, кто наносит вред детям. Я прав, Алекс? Или, может быть, ты думаешь иначе?

– Нет, я с тобой полностью согласен, поэтому мы с Сэмпсоном и болтаемся здесь с раннего утра.

Мне и раньше приходилось слышать о растлителе и убийце малолетних по кличке Оторва-Чаки. Поговаривали даже, что он иногда отрезал детям гениталии, причем пол жертвы не имел значения. И мальчикам, и девочкам. Не знаю, насколько правдивы пересуды о Чаки, но действительно, подобные случаи имели место в Нортфилде и Саутвью-Террас, неподалеку от этих мест. Кроме того, несколько детей просто бесследно исчезли.

У полицейских района не хватило ни сил, ни средств создать эффективную группу для поимки Чаки, при условии, конечно, что тот действительно существовал. Несколько раз я пытался поднять этот вопрос у своего начальства, но так ничего и не добился. Лишних детективов для патрулирования юго-восточного района выделять никто не собирался. Такой несправедливый подход настолько бесил меня, что я становился просто одержимым.

– Звучит, словно продолжение сериала «Миссия невыполнима», – заявил Сэмпсон, когда мы направлялись по Г-стрит к казармам морской пехоты. – Мы предоставлены сами себе и должны гоняться за химерой.

– А ты нашел хорошее сравнение, – невольно улыбнулся я, глядя на Человека-гору и удивляясь его воображению.

– Я думал, тебе этот образ понравится, – попытался оправдаться Сэмпсон. – Ведь ты у нас человек культурный и утонченный.

Мы шли и попивали душистый травяной чай, которым нас угостили в ресторане Джимми. Сейчас у нас был вид настоящих детективов: уверенная походка, поднятые воротники, колючий взгляд и все такое прочее. Большие злые детективы. Мне хотелось, чтобы все вокруг видели, что мы действительно работаем.

– Никакой зацепки, ни малейшего следа, ни единой улики, – пришлось согласиться мне с тем, как Сэмпсон оценивал текущее положение дел. – Но мы ведь все равно беремся за это расследование?

– Как всегда, – кивнул Джон, и глаза его приобрели такое жесткое выражение, что даже мне стало как- то не по себе. – Ну, теперь берегись, Чаки. Мы надерем твою мифическую задницу!

– Химерическую задницу, – поправил я.

– Именно так, Шоколадка. Именно так.

Мне нравилось снова работать вместе с Сэмпсоном на улицах юго-востока. И так было всегда, даже когда мы расследовали убийства, от которых кровь стыла в жилах. Последним нашим полем боя стали Северная Каролина и Калифорния, но тогда Сэмпсон подключался лишь в самом начале и уже в конце. Мы дружили с девятилетнего возраста и росли в одном районе. С каждым годом мы становимся еще ближе друг к другу. По-настоящему сближаемся.

– И какова наша первая цель здесь? – обратился ко мне Джон, когда мы шли по Г-стрит. На нем, как всегда, было длинное черное кожаное пальто, отвратительного вида солнцезащитные очки и черная блестящая бандана. Ему это очень шло. Сам внешний вид моего напарника помогал ему. – И как мы определим, насколько хорошо мы потрудились?

– Мы говорим всем, что разыскиваем человека, совершившего убийство возле школы Трут. Повсюду маячим, демонстрируя свои обаятельные рожи, и народ поневоле будет чувствовать себя защищенным.

– А потом мы ловим Оторву-Чаки и действительно отрываем ему все, что можно. – При этом Сэмпсон оскалился так, что ему позавидовал бы Серый Волк из «Красной Шапочки». – Я не шучу.

А я в этом и не сомневался.

До дома я добрался уже в начале одиннадцатого вечера. Бабуля Нана ждала меня. Деймона и Дженни она уже уложила спать. Ее озабоченный взгляд красноречиво говорил о том, что заснуть она не могла, что случалось с ней крайне редко. Ей не составило бы труда заснуть даже в эпицентре урагана, коим иногда становилась сама.

– Привет, дорогуша, – поздоровалась она. – У тебя был плохой день? Можешь не отвечать: сразу видно, что неважный. – Иногда она умеет проявлять и доброту, и сочувствие, и нежность. Мне она нравится в любом из своих настроений, хотя никогда не знаешь заранее, которое из них возобладает в следующую минуту.

Мы уселись рядышком на кушетку в гостиной, и моя восьмидесятилетняя бабушка сжала мою руку в своих ладонях. Я рассказал ей все, чем располагал на данный момент. Ее слегка сотрясала нервная дрожь, что для Наны тоже было нехарактерно. Она вовсе не слабая натура: ни в каком смысле. Бабуля редко демонстрирует свой страх, даже в моем присутствии. С возрастом она ничего не теряет, даже наоборот, становится только более проницательной и сосредоточенной.

– Мне очень плохо из-за убийства в школе Соджорнер Трут, – опустив голову, призналась Нана.

– Знаю. Я сам сегодня только об этом и думал. Работаем по всем направлениям.

– А что ты знаешь о Соджорнер Трут, Алекс?

– Я знаю, что она была когда-то рабыней, а впоследствии стала аболюционисткой.

– О Соджорнер Трут следует говорить, вспоминая таких выдающихся деятелей, как Сьюзен Б. Энтони и Элизабет Кэди Стентон, Алекс. Трут не умела читать, поэтому она запомнила почти весь текст Библии наизусть, чтобы обучать других. В общем-то, ее заслуга в том, что была остановлена расовая сегрегация в транспортной системе Вашингтона. И такая мерзость случилась в школе, носящей ее имя!

– Поймай его, Алекс, – неожиданно зашептала она тихим, безнадежным голосом. – Пожалуйста, поймай этого страшного человека. Мне даже не хочется произносить его имя – Чаки. Он действительно существует, Алекс. Это не выдумка и не пугало для детишек.

Я определенно попытаюсь сделать все от меня зависящее, чтобы прихлопнуть эту химеру.

У меня в голове и так постоянно крутились мысли о том, что если поначалу он калечил детей, и мальчиков, и девочек то теперь стал их убивать. Был ли это Оторва-Чаки? Он действительно реален или является плодом воображения запуганных детей и их родителей? Он ли убил Шанел Грин?

Бабуля Нана пошла спать, а я испытывал необходимость немного постучать по клавишам рояля, стоящего на веранде. Я сыграл две пьесы: «Джаз бэби» и «Мужчина, которого я люблю», но рояль сегодня вечером не внес в мою душу привычного умиротворения.

Перед тем, как отойти ко сну, я кое о чем вспомнил. В Джорджтауне убили сенатора Дэниэла Фитцпатрика. Что же это выдался за денек?! Просто кошмар какой-то.

Даже два кошмара.

Джек и Джилл.

Сэм и Сара.

Кем бы они ни были, но сейчас они оба удобно расположились на роскошном персидском ковре в ее временной вашингтонской квартире. Этот дом они считали полностью безопасным. В камине трещал огонь, пожирая яблоневые поленья, источавшие приятный аромат. Лежа на животе, мужчина и женщина играли в настольную игру прямо на ковре, закрывающем инкрустированный паркетный пол. Это была игра особая, можно сказать, уникальная, которую они окрестили «Жизнь и смерть».

– Я сейчас ощущаю себя проклятым белым вашингтонским яппи из университета Джорджтауна, – ухмыльнулся Сэм Харрисон, представив себе этот несимпатичный образ.

– Я тоже напоминаю представительницу среднего класса, – Сара Роузен надула губы. Но она, конечно, пошутила. Ни Сара, ни Сэм не относились к яппи. Во всяком случае, Сэм.

А в это время на кухне жарилась огромная курица, и возбуждающий аппетит запах пропитал воздух даже в гостиной. На полу же пока полным ходом шла игра.