– Я уже давно нащупал контакт, и мне кажется, что есть идеальный человек, подходящий на эту роль. Он разделяет наши убеждения и думает так же, как мы. Между прочим, он уже в Вашингтоне.

Агент Секретной Службы Джеймс Маклин, один из лейтенантов Джея Грейера, провел меня по Белому Дому. Каждый год его посещали более миллиона экскурсантов, но то, что показали мне, для их глаз не предназначалось.

Вместо обычного туристического маршрута через библиотеку, восточную, синюю, зеленую и красную комнаты, меня провели в личные апартаменты президентской семьи на втором и третьем этажах. Я потребовал, чтобы мне также показали рабочий кабинет Бернса в Западном крыле и комнаты в офисном здании, которые занимал вице-президент Махони.

Когда мы с Маклином оказались в величественном, выдержанном в ярких желтых тонах, центральном зале, мне показалось, что вот-вот загремят фанфары, послышится барабанная дробь и раздадутся приветственные возгласы.

Агент Маклин делился со мной всеми подробностями обеспечения безопасности в Белом Доме. Вся его территория контролировалась аудиосенсорами, датчиками, реагирующими на давление, электронным и инфракрасным наблюдением. Особая команда постоянно дежурила на крыше. Вертолетные ангары находились в двух с половиной минутах лета от предназначенной для них площадки. Несмотря на всю солидность увиденного, удовлетворения я не испытывал.

– Что вы обо всем этом думаете? – поинтересовался Маклин, вводя меня в следующее помещение, предназначенное для заседания президентского совета. Здесь возвышались огромные кожаные кресла, снабженные медными табличками с титулами членов кабинета. Очень впечатляющее место.

– Думаю, что нелишне еще раз проверить всех, кто здесь работает, – заявил я.

– Они уже подвергались многочисленным проверкам.

– Знаю. Вот только я их не проверял, поэтому можно повторить эту процедуру еще раз. Меня интересует их отношение к поэзии, литературе вообще, даже их школьные оценки по данному предмету, какой-либо опыт в создании фильмов, картин, скульптур, словом, любые творческие наклонности. Мне необходимо знать, какие журналы они выписывают, и какую роль они играют в благотворительности.

Если у Маклина и имелось какое-то мнение относительно перечисленных мною требований, то он предпочел держать его при себе, а только спросил:

– Что-нибудь еще?

Из окна открывался чудный вид на розарий. Вдалеке виднелись офисные здания, следовательно, и оттуда могли наблюдать за нами. Это мне не понравилось.

– Боюсь, что да, – продолжал я. – Пока мы будем разбираться с второстепенными проблемами, необходимо присмотреться к каждому, входящему в чрезвычайную группу. Начать можете с меня.

Агент Маклин смотрел на меня долго и пристально.

– По-моему, вы вешаете мне на уши лапшу, – наконец, предположил он.

– Ничего подобного. Нам предстоит расследование убийства, и производится оно именно так. Победитель драконов явился в Белый Дом.

В Кеннеди-Центр на спектакль «Мисс Сайгон», фотокорреспондент отправился, надев классический темно-серый костюм и полосатый галстук. Билеты на это представление были давно распроданы.

Еще раньше мужчина подстриг свои седеющие светлые волосы, и ни о каком «хвосте» речи быть не могло. Ухо тоже рассталось с бриллиантовой серьгой. Вряд ли кто-нибудь мог узнать его сейчас. Все было задумано именно так: начиная с этого момента и до окончания игры.

– Старые добрые времена, – тихонько напевал Кевин Хокинс, пересекая парковочную площадку рядом с редакцией «USA Тудей» в Рослине. – Пусть большая пресса продолжает трудиться, – пробормотал он. – Возможно, вскоре мы подбросим вам что-нибудь новенькое. Какую-нибудь позднюю историю о сегодняшнем вечере в Кеннеди-Центре.

Он был рад, что снова вернулся в Вашингтон, где в разные времена ему доводилось жить. Также его радовала возможность вновь присоединиться к игре. «К самой великой из игр», – размышлял он и верил в это всем сердцем. Кодовое название: «Джек и Джилл». Лучшую интригу просто невозможно было придумать.

Его психологический подъем этим вечером обуславливался двумя вещами. Во-первых, ему следовало соблюдать осторожность и быть подозрительным, словно параноик. Во-вторых, что было не менее важно, следовало накачать себя изрядной долей уверенности в благополучном исходе дела.

Он не имеет права провалиться, и он ни за что не провалится. Так убеждал он себя снова и снова. Его задача всегда сводилась к следующему: убить какое-нибудь известное лицо, сделать это на глазах у публики и при этом не быть пойманным. На глазах у публики. И при этом не быть пойманным. До сих пор ему удавалось придерживаться этих условий.

С некоторых пор его забавляло, хотя и не слишком тревожило то обстоятельство, что он не только не испытывал угрызений совести, но и был чужд малейшего чувства вины. И в то же время, в других аспектах своего бытия, он оставался абсолютно нормальным человеком. Сестра Айлин частенько называла своего брата Кевина «последним верующим» или «последним патриотом», а ее дети искренне считали его самым лучшим дядюшкой в мире. К тому же у него насчитывалась масса хороших милых и близких друзей по всему земному шару. И при всем при этом сейчас он был не просто готов совершить очередное хладнокровное убийство, а буквально жаждал сделать это.

Адреналин уже вовсю гулял в крови, но Кевин не испытывал и тени чувства к своей сегодняшней жертве. На земле проживали миллиарды людей, их стало даже чересчур много, так что смерть любого из них практически ничего не значила. Если подходить с точки зрения логики – сущий пустяк.

Когда он входил в роскошный холл Кеннеди-Центра, украшенный великолепными хрустальными люстрами и полотнами Матисса, Кевин соблюдал предельную осторожность и хранил обычное спокойствие. Он критически осмотрел люстры в фойе и подумал о том, что со своим множеством переливающихся многогранных висюлек, каждая из них весит не меньше тонны.

Он собирался совершить убийство на глазах у публики, в ярком свете этих бесконечных ламп и их призматических бликов.

И при этом не быть пойманным!

Какой невероятный фокус, и какой прекрасный мастер будет его исполнять!

Его заранее снабдили билетом на спектакль, который он извлек из ячейки камеры хранения на Юнион- стейшн. Отведенное ему место находилось сразу за оркестром. Почти что под «Ложей президента». Очень мило. Просто идеально. Он специально вошел в зал только тогда, когда верхний свет начал плавно затухать.

Его даже удивило, что вскоре начался антракт. Неужели так быстро? Мелодрама была захватывающей, так что время пролетело незаметно.

Он взглянул на свои часы, которые показывали 9:15. Действие закончилось точно по расписанию, в зале вспыхнул свет, и Хокинс лениво обводил глазами публику, выражавшую свой восторг мюзиклом.

Искреннее возбуждение и волнение толпы, громогласный обмен мнениями, наполнявший воздух, пришлись ему по вкусу и обрадовали. Он медленно поднялся со своего мягкого кресла. «Ну, – подумал он, – теперь очередь настоящей драмы».

Он вышел в фойе, с его огромными, напоминавшими сталактиты, люстрами. Под ногами красным плюшевым морем раскинулся огромный ковер. Несколько впереди виднелся бронзовый гордый бюст Джона Кеннеди.

Очень уместная деталь интерьера.

Именно так. Все правильно.

После Кеннеди самыми знаменитыми станут Джек и Джилл, тем более, что со времен правления Джона минуло уже тридцать лет. Кевин был счастлив чувствовать себя составной частью великого события. Его приводила в восторг одна мысль об оказанной ему чести.

В сегодняшнем представлении роль Джека исполняет Кевин Хокинс.