– Мартин – прелесть! У него черные волосы, карие глаза и розовые щеки. И он очень умный.
– Дорогая, избавь меня от демонстрации материнских чувств. Ты мне еще в следующий раз будешь рассказывать, как ты его возила на выставку.
Она рассмеялась:
– Джоджо, ужасно забавно видеть тебя опять!
– Я еще не закончил допроса, дорогая… Я недавно видел тебя в ресторане с неким чрезвычайно шикарным мужчиной с резкими чертами лица и седыми волосами.
– Должно быть, Джордж Болдуин… Да ведь ты был с ним когда-то знаком.
– Конечно, конечно. Как он изменился! Он выглядит гораздо интереснее, чем раньше… Должен признаться – довольно странно видеть жену большевика, пацифиста и рабочего агитатора в таком ресторане.
– Джимпс совсем не то, что ты предполагаешь. Я хотела бы, чтобы он был… – Она наморщила нос. – А знаешь, я порядком пресытилась всем этим…
– Я это подозревал, моя дорогая.
Мимо них с сосредоточенным видом проскользнула Касси.
– Пожалуйста, помогите мне. Джоджо все время дразнит меня.
– Ховошо, я посижу с вами минутку. Я танцую следующим номевом… Мистев Оглтовп будет читать свой певевод «Песен Билитис», а я буду танцевать под них.
Эллен посмотрела на нее, потом на Джоджо. Тот поднял брови и кивнул.
Потом Эллен долго сидела одна, глядя на танцы и на журчащую, переполненную комнату. Пелена усталости застилала ей глаза.
Граммофон заиграл что-то турецкое. Эстер Вурис – костлявая женщина с копной крашеных, остриженных на уровне ушей волос – вышла, держа в руках сосуд с ладаном, предшествуемая двумя молодыми людьми, которые разворачивали перед ней ковер по мере того, как она приближалась. На ней были шелковые трусики, звенящий металлический пояс и масса браслетов. Все аплодировали и кричали:
– Замечательно! Восхитительно!
Вдруг из соседней комнаты послышались раздирающие женские вопли. Все вскочили. Толстый мужчина в котелке появился на пороге.
– Так-с… Девочки, пожалуйте в заднюю комнату. Мужчины, оставайтесь здесь.
– Кто вы такой?
– Это неважно, кто я. Делайте то, что вам говорят. – Лицо у человека в котелке было красное, как морковь.
– Это сыщик!
– Возмутительное насилие… Пусть покажет значок!
– Налетчик!
– Обыск!
Внезапно комната наполнилась сыскными агентами. Они выстроились перед окнами. Человек в клетчатой кепке с лицом, как тыква, встал у камина. Женщин грубо выталкивали в соседнюю комнату. Мужчины сбились в кучу у дверей. Агенты записывали их имена. Эллен все еще сидела на кушетке.
– …жаловаться по телефону в штаб-квартиру… – услышала она чьи-то слова.
Она заметила, что на маленьком столике около кушетки стоит телефон. Она схватила трубку и тихо прошептала номер.
– Хелло, это канцелярия окружного прокурора?… Попросите, пожалуйста, мистера Болдуина… Джордж?… Какое счастье, что я нашла вас. Окружной прокурор там?… Хорошо… Нет, нет, вы ему сами расскажите… Произошла ужасная ошибка. Я у Эстер Вурис… Знаете, у нее балетная студия. Она демонстрировала новые танцы нескольким друзьям, а полиция по какому-то недоразумению явилась с обыском…
Человек в котелке подскочил к ней.
– Никакие телефоны вам не помогут… Марш в заднюю комнату!
– Я говорю с окружным прокурором. Поговорите с ним… Хелло, это мистер Уинтроп?… Да… Здравствуйте. Пожалуйста, поговорите с этим человеком.
Она протянула сыщику трубку и вышла на середину комнаты. «Как жаль, что я сняла шляпу», – подумала она.
Из соседней комнаты доносились рыдания и актерский, крикливый голос Эстер Вурис:
– Это ужасная ошибка, это недоразумение… Не смейте меня оскорблять!
Сыщик повесил трубку. Он подошел к Эллен.
– Я должен извиниться перед вами, мисс… Нас ввели в заблуждение. Я немедленно уведу моих людей.
– Вы лучше извинитесь перед миссис Вурис… Это ее студия.
– Леди и джентльмены, – заговорил сыщик громким, веселым голосом, – мы совершили небольшую ошибку… Мы очень огорчены… Но это всегда может случиться…
Эллен прошла в соседнюю комнату, чтобы взять шляпу и пальто. Она немного задержалась перед зеркалом, пудря нос. Когда она снова вернулась в студию, все говорили, перебивая друг друга. Мужчины и женщины стояли в простынях и халатах поверх легких театральных костюмов. Агенты исчезли так же внезапно, как появились. Оглторп шумно разглагольствовал, стоя в группе молодых людей.
– Мерзавцы… Нападать на женщин! – кричал он, весь красный, размахивая париком. – К счастью, я сдержал себя, иначе я наделал бы таких дел, что потом раскаивался бы до конца своих дней… Только величайшее самообладание помогло мне…
Эллен удалось незаметно выскользнуть, сбежать по ступенькам и выйти на грязную улицу. Она остановила такси и поехала домой. Сбросив манто, она тотчас же позвонила Джорджу Болдуину на дом.
– Хелло, Джордж, мне ужасно неприятно, что я обеспокоила вас и мистера Уинтропа. Но если бы вы за завтраком не сказали мне, что будете весь вечер в канцелярии, нас бы теперь, наверно, уже везли в «черной Марии» в тюрьму… Конечно, это было смешно. Я как-нибудь расскажу вам, но теперь меня от всего этого тошнит… Ну да, от всего – от эстетики, от пластических танцев, от литературы, от радикализма, от психоанализа… Объелась, наверно… Да, вы правы, Джордж… Я, кажется, действительно становлюсь взрослой.
Ночь была сплошной глыбой черного, скрежещущего холода. Все еще ощущая запах типографской краски, все еще слыша стрекотание пишущих машинок, Джимми Херф стоял на площади перед ратушей, засунув руки в карманы, и смотрел, как оборванные люди в кепках, в шапках с наушниками сгребали снег. У молодых и старых были одинакового цвета лица, одинакового цвета одежда. Острый, как бритва, ветер резал ему уши и больно обжигал лоб и переносье.
– Хелло, Херф, хотите поработать? – спросил незаметно подошедший к нему бледный молодой человек.
Он указал на снежный сугроб.
– А почему бы и нет, Дэн? По-моему, это все-таки лучше, чем всю свою жизнь совать нос в чужие дела и в конце концов превратиться в ходячий диктограф.
– Летом это будет очень приятно… Куда направляетесь?
– Просто прогуливаюсь… Скверное настроение…
– Да вы замерзнете, дружище.
– Наплевать… Как это гнусно, когда у тебя нет никакой личной жизни, когда ты просто-напросто автоматическая пишущая машинка.
– Ну вот, а я не прочь избавиться хотя бы от частицы моей личной жизни… Спокойной ночи. Надеюсь, вы в конце концов найдете себе личную жизнь, Джимми.
Джимми Херф повернулся спиной к работавшим и пошел по Бродвею, наклонившись против ветра, запрятав подбородок в воротник пальто. На Хаустон-стрит он взглянул на часы: пять часов. Черт возьми, как поздно! Пожалуй, теперь негде достать выпивку. Он съежился при мысли о ледяных кварталах, которые ему еще оставалось пройти, прежде чем он доберется до своей комнаты. Время от времени он