парохода. Эллен нагнулась над черным кожаным несессером. Джимми Херф без пиджака глядел в иллюминатор.

– Уже видна статуя Свободы… Элли, надо подняться на палубу.

– Еще сто лет пройдет, пока мы доберемся… Иди наверх. Я через минуту поднимусь с Мартином.

– Идем, идем! Мы успеем уложить вещи, пока нас будут брать на буксир.

Они вышли на палубу в ослепительный сентябрьский зной. Вода была индигово-зеленая. Крепкий ветер выметал кольца коричневого дыма и хлопья белого, как вата, пара из-под огромной, высокой арки индигово-синего неба. На фоне туманного горизонта, изломанного баржами, пароходами, заводскими трубами, верфями, мостами, Нью-Йорк казался розовой и белой конусообразной пирамидой, вырезанной из картона.

– Элли, надо вынести Мартина – пусть он посмотрит.

– Он начнет реветь, как пароходная сирена… Пусть уж остается на месте.

Они нырнули под какие-то натянутые канаты и прошли мимо громыхающей лебедки на нос.

– Знаешь, Элли, – это лучшее зрелище в мире… Я не думал, что когда-нибудь вернусь обратно. А ты?

– Я всегда рассчитывала вернуться.

– Но не так.

– Да, пожалуй.

– S'il vous plait, madame…[170]

Матрос махал им рукой, чтобы они ушли. Эллен повернула лицо к ветру – ветер откинул ей со лба медные пряди волос.

– C'est beau, n'est-ce pas?[171] – Она улыбнулась ветру, красному лицу матроса.

– J'aime mieux le Havre…[172] S'il vous plait, madame.

– Ну, я пойду вниз, заверну Мартина.

Громкое пыхтение буксира, шедшего борт о борт с их паромом, заглушило ответ Джимми. Она отошла от него и спустилась в каюту.

У сходен они попали в самую давку.

– Подождем лучше носильщика, – сказала Эллен.

– Нет, дорогая, я все взял с собой.

Джимми потел и спотыкался с чемоданом в руках и свертками под мышкой. Ребенок ворковал на руках у Эллен, протягивая маленькие ручки к окружавшим его лицам.

– Знаешь, – сказал Джимми, спускаясь по сходням, – я бы хотел опять сесть на пароход… Не люблю приезжать домой.

– А я наоборот… Подожди, надо поискать Фрэнсис и Боба… Хелло…

– Будь я проклят, если…

– Елена, как вы похорошели, вы великолепно выглядите! Где Джимпс?

Джимми потирал руки, одеревеневшие от тяжелых чемоданов.

– Хелло, Херф!

– Хелло, Фрэнсис!

– Правда, замечательно?…

– Как я рада видеть вас!

– Знаешь что, Джимпс, я поеду с бэби прямо в «Бревурт-отель».

– Правда, он душка?

– Есть у тебя пять долларов?

– Только один доллар мелочью. И сотня чеком.

– У меня уйма денег, я поеду с Еленой в отель, а вы выкупайте багаж.

– Господин инспектор, можно мне пройти с ребенком? Мой муж займется багажом.

– Конечно, мадам, пожалуйста.

– Какой он славный! О Фрэнсис, как замечательно…

– Идите, Боб. Я один скорее справлюсь… Везите дам в «Бревурт».

– Неудобно вас оставлять одного.

– Идите, идите, ничего со мной не случится.

– Мистер Джеймс Херф с супругой и сыном – так?

– Да, так.

– Сию минуту, мистер Херф. Весь багаж тут?

– Какой он милый! – проговорила Фрэнсис, усаживаясь с Гилдебрандом и Эллен в автомобиль.

– Кто?

– Бэби, конечно.

– О, вы бы посмотрели!.. Ему ужасно нравится путешествовать…

Когда они выезжали из ворот, полицейский агент в штатском открыл дверцу такси и заглянул внутрь.

– Прикажете подышать на вас? – спросил Гилдебранд.

У заглянувшего было лицо, как кусок дерева. Он прикрыл дверцу.

– Елена еще не знает, что у нас запрещены спиртные напитки?[173]

– Он напугал меня… Посмотрите-ка сюда.

– Боже милосердный!

Из-под одеяла, в которое был завернут бэби, она вытащила коричневый сверток.

– Две кварты коньяку… Gout famille d'Erf…[174] И еще кварта в грелке под корсажем… Потому у меня и вид такой, словно у меня скоро будет еще один бэби.

Гилдебранды покатились со смеху.

– У Джимпса тоже грелка на животе и фляжка шартреза на бедре… Нам, верно, придется вытаскивать его из тюрьмы.

Подъезжая к отелю, они смеялись до слез. В лифте бэби начал хныкать.

Как только она закрыла дверь большой, залитой солнцем комнаты, она вытащила из-под платья грелку.

– Боб, позвоните, чтобы принесли льду и сельтерской… Будем пить коньяк с сельтерской!

– Не подождать ли Джимпса?

– Он скоро будет здесь… У нас нет ничего, подлежащего оплате таможенным сбором… Мы люди бедные… Фрэнсис, где тут покупают молоко?

– Откуда мне знать, Елена? – Фрэнсис Гилдебранд покраснела и отошла к окну.

– Ну, надо его покормить… На пароходе он вел себя молодцом.

Эллен положила бэби на кровать. Он лежал, дрыгая ногами, и глядел кругом темными, круглыми, золотистыми глазами.

– Какой он толстый!

– Он такой здоровый, что, по-моему, будет идиотом… Ай-ай-ай, я забыла позвонить папе!.. Семейная жизнь – ужасно сложная вещь.

Эллен поставила спиртовку на край умывальника. Мальчик принес стаканы, лед и сельтерскую на подносе.

– Ну, Боб, состряпайте нам коктейль. Надо выпить все, а то спирт разъест резину… А потом пойдем в кафе «Д'Аркур».

– Вот вы не понимаете, девочки, – сказал Гилдебранд, – самое трудное при наличии сухого закона – это оставаться трезвым.

Эллен рассмеялась. Она склонилась над маленькой спиртовкой, от которой исходил уютный, домашний запах нагретого никеля и горящего спирта.