– Вы думаете, что я пьян?… Запомни, Джимми, – он потянулся через стол, обдавая Джимми запахом винного перегара, – не всегда бываешь в этом виноват… Обстоятельства… э-э… гм… обстоятельства… – Вставая, он опрокинул стакан. – Эмили косо смотрит на меня… Я ухожу… Не забудь передать Лили Херф привет от Джо Харленда. Скажи, что он ее будет любить до могилы.

Он нырнул за портьеры.

– Джефф, я боюсь, что он уронит севрские вазы. Последи, чтобы он благополучно вышел, и возьми для него кэб.

Джеймс и Мази хихикали, прикрываясь салфетками. Дядя Джефф побагровел.

– Будь я проклят, если я посажу его в кэб! Он мне не кузен. В тюрьму его следовало бы посадить! Когда ты увидишь его, Эмили, передай ему от моего имени, что если он еще раз придет к нам в таком виде, то я вышвырну его вон.

– Джефферсон, дорогой, не стоит огорчаться, ничего ведь не случилось, он ушел…

– Ничего? Подумай о детях. Предположи, что вместо мистера Вилкинсона здесь был бы чужой человек. Что бы он подумал про наш дом?

– Не беспокойтесь, – проскрипел мистер Вилкинсон, – это случается в приличных домах.

– Бедный Джо… Он такой славный малый, когда он в нормальном состоянии, – сказала тетя Эмили. – И подумать только, что несколько лет тому назад Харленд держал всю фондовую биржу в кулаке. Газеты называли его королем биржи. Помните?

– Это было до истории с Лотти Смизерс…

– Ну, дети, идите к себе, поиграйте, а мы будем пить кофе, – прощебетала тетя Эмили. – Им давно пора уйти.

– Ты умеешь играть в «пятьсот», Джимми? – спросила Мэзи.

– Нет.

– Как тебе нравится, Джеймс? Он не умеет играть в «пятьсот».

– Это игра для девочек, – надменно сказал Джеймс. – Я только ради тебя играю в «пятьсот».

– Подумаешь, какой важный!

– Давайте играть в зверей.

– Но нас всего трое. Втроем скучно.

– А в последний раз ты сам смеялся так, что мама велела нам прекратить игру…

– Мама велела прекратить игру, потому что ты ударила маленького Билла Шмутца и он заплакал.

– А что если мы сойдем вниз и посмотрим на поезда? – предложил Джимми.

– Нам вечером не разрешают сходить вниз, – строго сказала Мэзи.

– Давайте играть в биржу. У меня на миллион долларов бумаг для продажи, Мэзи будет играть на повышение, а Джимми – на понижение.

– Хорошо. А что мы должны делать?

– Бегайте, громче кричите… Ну, я начинаю продавать.

– Прекрасно, господин маклер, я покупаю всю партию по пяти центов за штуку.

– Нет, ты неправильно говоришь… Говори: девяносто шесть с половиной или что-нибудь в этом роде.

– Я даю пять миллионов! – закричала Мэзи, размахивая пресс-папье с письменного стола.

– Сумасшедшая, они стоят только один миллион! – заорал Джимми.

Мэзи остановилась как вкопанная.

– Что ты сказал, Джимми?

Джимми почувствовал, как жгучий стыд пронизал его; он опустил глаза.

– Я сказал, что ты сумасшедшая.

– Разве ты никогда не был в воскресной школе? Разве ты не знаешь, что в Библии сказано: «Если ты назовешь своего ближнего сумасшедшим, то попадешь в геенну огненную»?

Джимми не смел поднять глаза.

– Я больше не буду играть, – сказала Мэзи, выпрямившись.

Джимми каким-то образом очутился в передней. Он схватил шляпу, сбежал вниз по белой мраморной лестнице, мимо шоколадной ливреи и медных пуговиц лифтера, в вестибюль с розовыми колоннами и выскочил на улицу. Было темно и ветрено. Во мраке маячили зыбкие тени и гулко раздавались шаги. Наконец он добежал до гостиницы, взобрался по знакомой красной лестнице. Он шмыгнул мимо маминой двери. Пожалуй, еще спросит, почему он так рано пришел домой. Он вбежал в свою комнату, запер дверь на ключ и прислонился к ней, задыхаясь.