Большое, современное здание больницы располагалось в центре сельскохозяйственного района.

Вот что было замечательно в тех местах, где я вырос, на окраине. Совсем недолго проедешь на машине и попадаешь из мухами засиженных бетонных джунглей в холмистые поля. Именно из-за этих полей мой отец и привез сюда свою семью целую жизнь тому назад.

Когда я приехал, мама сидела в комнате ожидания. Она обняла меня и с оптимизмом отчаяния сказала: доктор уверил ее, что отцу еще многим можно помочь.

Она пошла за ним, чтобы он повторил для меня эту замечательную новость, и, вернувшись, поставила его передо мной. Доктор, юный индус, был слишком молод, чтобы смущаться от безграничной веры моей матери в его могущество.

– Это мой сын, доктор, – пояснила она. – Пожалуйста, скажите ему, что для моего мужа еще многое можно сделать. Пожалуйста!

– Я говорил вашей матери, что обезболивание на сегодняшний день очень продвинулось, – сказал доктор.

– Обезболивание? – переспросил я.

– Мы можем многое сделать, чтобы вашему отцу легче дышалось и лучше спалось. Мы облегчим боль, которую ему приходится переносить.

Врач рассказал мне о кислородной маске, которую уже надели на моего отца. Более уклончиво он упомянул о преимуществах спокойного сна и использования эффективного обезболивающего.

– Вы имеете в виду снотворные и морфий? – спросил я.

– Совершенно верно.

Можно было сделать многое, но все это были лишь способы облегчить страдания моего отца. Все это были лишь способы смягчить симптомы того, что росло внутри его. Помочь ему по-настоящему было нельзя.

Можно было вдохнуть больше воздуха в его уже бесполезные легкие, можно было ненадолго привести его изможденное тело в бессознательное состояние, можно было накачать его опиатами, чтобы затуманить мозг и снизить чувствительность к невыносимой боли.

Можно было сделать многое.

Но на самом деле нельзя было сделать ничего.

Мой отец умирал.

Мы сидели около него и смотрели, как он спит. Он лежал на высоких подушках, к носу и рту была прилеплена пластырем прозрачная кислородная маска, на лице – суточная щетина, а он так любил, когда лицо гладко выбрито.

Сбоку от него находилась металлическая коробочка с кнопкой срочного вызова, а под ним – полиэтиленовая подстилка. Эти две детали больно царапнули мое сердце, и мне хотелось заплакать. Отец уже казался беспомощным, как новорожденный младенец.

В его палате лежали еще семеро мужчин – по большей части старых, но двое были даже моложе меня – с тем же самым заболеванием, что и у отца.

Вероятно, оно было локализовано в других частях тела и находилось на разных стадиях, и кто-то из них еще мог вернуться домой, а кто-то уже нет. Но у всех было одно и то же заболевание, название которого мы по-прежнему не могли произнести, – ни мама, ни я.

– Он знал, правда? – спросил я. – Он знал уже давно, я ручаюсь.

– Должно быть, он знал с самого начала, – ответила мама. – Когда он впервые начал задыхаться, я его заставила сходить в поликлинику. Он сдал анализы и сказал мне, что все в порядке.

– Почему же вы мне ничего не сказали? – я опешил оттого, что мои родители держали что-то от меня в секрете. – А я и не знал, что он сдавал анализы.

– Мы тебе не сказали, потому что думали, что нет смысла тебя беспокоить. Тебе и с Пэтом проблем хватало. И потом, он хорошо себя чувствовал. Во всяком случае, так он говорил сам.

– Но он плохо себя чувствовал! – возразил я с горечью, как хнычущий малыш: «Это нечестно, это нечестно!» – Он уже давно плохо себя чувствовал.

– Должно быть, он знал с самого начала. – повторила мама, не сводя глаз с его лица. – Я разговаривала с одной из сестер, и она сказала, что у них сеть такое понятие – «постепенное оповещение»: они не сообщают плохие новости сразу, если ты не настаиваешь на том, чтобы знать всю правду.

– А он наверняка хотел знать, – сказал я с полной уверенностью. – Он наверняка заставил их сказать.

– Да. Он наверняка заставил их сказать.

– Тогда почему же он так долго держал это в секрете? – спросил я, уже зная ответ. – Он должен был понимать, что в конце концов мы об этом узнаем.

– Он оберегал нас, – ответила мама.

Она взяла его руки в свои и поднесла их к щекам, и я отвернулся, боясь, что окончательно сломаюсь при виде того, как сильно она до сих пор его любит.

– Оберегал нас, – повторила она.

Это правда. Он укрывал нас от худшего, что готовил нам этот мир, он защищал свою семью от того несчастья, которое ждало впереди. Он оберегал нас.

Он делал так всегда.

– Мне очень жаль, что с твоим отцом это случилось, – вздохнула Джина. – Правда! Он всегда относился ко мне с такой добротой…

– Он был от тебя без ума, – подтвердил я. И едва не добавил: «Когда мы расстались, это разбило его сердце», – но вовремя остановился.

– Я бы хотела навестить его в больнице. Если ты не возражаешь. И твоя мама тоже.

– Конечно, – ответил я, не зная, как дать ей понять, что ему не нравится, когда к нему приходят, что ему трудно справляться с собственной болью, не говоря уже о том, чтобы быть свидетелем чужой. Но я не мог сказать об этом Джине, иначе она решила бы, что ею пренебрегают.

– Пэт с ним увидится?

Я глубоко вдохнул.

– Пэт хочет к нему прийти. Но папа сейчас слишком плох. Если будет какое-нибудь улучшение, тогда, может быть. Но именно сейчас это слишком сильно расстроит их обоих.

– Что ты ему сказал?

– Дедушка болен. Очень болен. Как объяснить пятилетнему ребенку, что дедушка, который считает его центром вселенной, умирает? Как это сделать? Я не знаю.

– Нам нужно поговорить о Пэте, – сказала Джина. – Я понимаю, что сейчас не лучший момент, и мне искренне жаль, что с твоим отцом случилось такое. Но ты должен знать, что я хочу забрать Пэта, и как можно скорее.

– Ты хочешь забрать Пэта?!

– Да. Только не нужно повторять то, о чем мы уже спорили, ладно? Я не увожу его из страны. Я снова живу в Лондоне. Мы с Ричардом присматриваем квартиру в этом районе. Пэту даже не придется переходить в другую школу.

– А как поживает старина Ричард, черт бы его побрал?

– Нормально.

– По-прежнему не спит со своей женой?

– Более того. Он уже окончательно разведен. Его жена вернулась в Штаты. Я понимаю, может показаться, что мы чересчур спешим, но мы решили пожениться.

– Когда?

– Как только получим развод.

Я засмеялся:

– Вы поженитесь, как только получите развод? Нот оно – величие любви!

Мы с Джиной еще даже не начинали разговора о разводе. Мы подробно обсудили наш разрыв, но об официальной части и не заикались.

– Гарри, прошу тебя, – сказала она, и в ее голосе послышались ледяные нотки, – не становись