превышение кредита.

Но главное, о чем я подумал, – это как хорошо Эймон общался с Пэтом: восхитился его световым мечом, поговорил о родной планете Люка, не забыл отметить, что он замечательный ребенок.

И я понял, что на данном жизненном этапе – впрочем, как и на всех будущих жизненных этапах, если до них дойдет, – мне будет нравиться любой, кто понравится моему мальчику. Когда вы один с ребенком, вам хочется, чтобы его одобряло как можно больше народа. Похоже, что этот молодой ирландский комик с засохшим воском в ушах – на нашей стороне. Так я понял, что и я буду всегда поддерживать его.

Я был готов работать с ним неполный рабочий день, потому что сидел без гроша в кармане и скучал. Но главное, почему я решил работать с ним, – это то, что ему понравился мой сын.

– Мне нужно посмотреть на вас в действии, – сказал я. – Нужно посмотреть, что вы делаете на сцене, чтобы понять, как это может сработать на экране. У вас есть какие-нибудь пробные записи?

– Что-что? – переспросил он.

Какое бы противоположное значение к словам «загадочный», «непонятный», «непостижимый» вы ни подобрали, они обязательно подойдут к маленькому ребенку.

Возможно, лет через десять Пэт научится прятать свои чувства за маской равнодушия, и я – тогда уже старик – не буду иметь ни малейшего понятия, о чем он в данный момент думает. Но сейчас ему было четыре, скоро исполнится пять, и я сразу заметил, что после телефонного разговора с матерью он пребывал в отвратительном настроении.

– Все в порядке, Пэт?

Он тоскливо кивнул, и я отправился за ним в ванную комнату. Он выдавил немного детской зубной пасты на свою щетку с изображением одного из героев «Звездных войн».

– Как мамочка?

– Нормально. Только она простудилась.

Он не плакал. И не собирался плакать. Глаза у него были сухие и подбородок не дрожал. Но он был сильно расстроен.

– Хочешь посмотреть видео? – спросил я, глядя, как он полирует свои новенькие зубки.

Он сплюнул в раковину и с подозрением взглянул на меня.

– Завтра в школу.

Я знаю, что завтра в школу. Но ты можешь посмотреть не целый фильм, а, допустим, только начало первого фильма, до того места, где захватывают двух дроидов. Хочешь?

Он прополоскал рот и поставил зубную щетку на место.

– Я хочу спать.

Проводив Пэта в спальню, я накрыл его одеялом. Слушать сказку он тоже не захотел. Но я не мог выключить свет, зная, что он в подавленном состоянии.

Я понимал, чего ему не хватает. Даже не материнской любви, а материнской терпеливости, что ли. Нужно было, чтобы кто-нибудь говорил ему: в твои годы все дети не умеют завязывать шнурки на ботинках. Чтобы кто-нибудь внушал ему, что он по– прежнему центр вселенной, хотя в первый же свой день в школе он, как и все остальные, понял, что центр вселенной вовсе не он. Я так хотел, чтобы у него все получилось! И поэтому мне не хватало спокойствия. Не хватало терпеливости Джины.

– Она вернется, – пообещал я. – Твоя мама. Ты же знаешь, что она за тобой обязательно вернется. Правда?

Пэт кивнул.

– Когда закончит свою работу, – подтвердил он.

– А у нас с тобой все хорошо. Мы с тобой… мы же справляемся, разве нет?

Он уставился на меня, часто заморгал, чтобы прогнать усталость и стараясь понять, о чем это я.

Мы же справляемся без мамочки, разве нет? Теперь ты разрешаешь мне мыть тебе голову. Я готовлю тебе то, что ты любишь, сэндвичи с беконом и вообще. И в школе все нормально, правда? Тебе же нравится школа? У нас ведь все в порядке, да?

Мне было не по себе оттого, что я так давлю на него. Но мне было нужно, чтобы он сказал, что у нас все в порядке. Я хотел знать, что мы справляемся.

Он устало улыбнулся.

– Да, у нас все в порядке, папа, – тихо сказал он.

Я благодарно обнял его и поцеловал.

«Вот что хуже всего в разводе, – размышлял я, выключая свет. – Дети начинают скрывать то, что у них на сердце. Они учатся лавировать между двумя непересекающимися мирами. Они превращаются в маленьких дипломатов. Это самая большая трагедия. Развод превращает ребенка в этакого маленького Генри Киссинджера».

– Я родом из маленького городка под названием Килкарни, – начал Эймон Фиш, вынимая микрофон из стойки и мягко постукивая пальцем по прозрачному радиоустройству в левом ухе. – Тихого городка Килкарни, о девушках которого слагаются легенды.

Я следил за ним на мониторе, сидя в студии, в первом ряду. Перед небольшой группой зрителей мелькали спины пяти операторов. Нас окружали ярко горящие софиты и змеящиеся по полу кабели. Все пространство за камерами было битком набито людьми в черном – от дежурного по этажу до девушки с телесуфлером и буфетчицы. Режиссер снимал Эймона так, чтобы его речь стала похожа больше на выступление в разговорном жанре, чем на обычное вечернее ток-шоу. На всех каналах было слишком много таких ток-шоу. Главным нашим козырем и отличительной чертой должен был стать ведущий.

– Для тех из вас, кто никогда не был в этой прекрасной части нашей страны, я хочу сообщить, что Килкарни практически не коснулась современная цивилизация. Например, в Килкарни нет вибраторов. – Публика захихикала. – Это правда. Священники запретили их. Потому что килкарнийские девушки ломали себе зубы.

В публике раздался смех, но этот смех стал нервным, когда Эймон легко спустился с маленькой сцены и подошел к зрителям поближе.

– То есть я не говорю, что килкарнийские девушки глупы, – непринужденно продолжал он. – Но вы спросите: почему девушки из Килкарни всегда моют голову в кухонной раковине? Ну, им ведь хорошо известно, где следует ополаскивать репу. И огородную, и свою.

Смех стал громче. Никто из публики в студии – обычного сборища скучающих и любопытных, забежавших на пару часиков бесплатного веселья, – никогда раньше не видел этого Эймона Фиша. Но теперь они почувствовали, что он забавный, в общем, беззлобный парень.

На самом деле я все это придумываю, – сказал он, возвращаясь к сцене. – Это все чепуха. Удевушек из Килкарни лучшие экзаменационные, оценки в Западной Европе. У среднестатистической килкарнийской девушки больше пятерок, чем татуировок у среднестатистического англичанина. Неправда, что килкарнийская девушка похожа на комара тем, что для того, чтобы она перестала сосать, по ней нужно основательно хлопнуть. Неправда, что девушка из Килкарни похожа на бутылку: до горлышка еще какое-то содержание наблюдается, а выше уже ничего нет. Все это неправда.

Эймон вздохнул, пригладил густую копну черных волос и присел на край сцены.

– Правда в том, что даже в наш век политической корректности, когда все читают «Гардиан» и самозабвенно пережевывают и сосут мюсли, нам нужен объект для ненависти и насмешек. Раньше это были толстый ирландец и теща-пила. Теперь это блондинки. Девушки из Эссекса. Килкарнийские девушки.

Он потряс головой, словно пытался справиться с наваливающейся на него сонливостью.

– А ведь в глубине души все мы понимаем, что географическое местонахождение и цвет волос, черт побери, не имеют ни малейшего отношения к интеллекту и морали. Так почему же нам всегда нужна группа людей, над которой можно глумиться? Какую именно потребность наших нежных душ это удовлетворяет? Когда мы смеемся над блондинкой из Эссекса, что забавного мы в этом находим?

Это был только пилотный выпуск шоу, но я уже мог предсказать, что у Эймона все получится. Вынув застывший воск из ушей, он преодолел барьер страха и теперь учился быть самим собой перед пятью камерами. У Фиша все было в порядке. Сейчас меня больше беспокоила публика в студии.

Они все пришли сюда, чтобы им пощекотали пяточки, а вместо этого их вынуждали отстаивать свои предубеждения. Они чувствовали, что их надули. С шоу Эймона всегда будет такая проблема. И я решил, что