когда я исчезал из поля его зрения, ой отец пообещал ему невообразимое веселье и игры вечером, но его голубые глаза наполнились слезами, а нижняя губа начала предательски подергиваться. Мы смотрели, как он уходит, держась за руку воспитательницы.

Возможно, он дойдет до дверей своей группы, не сломавшись. Возможно, он даже даст снять с себя пальто. Но к тому моменту, когда на стол высыплются пластилиновые червяки, он не выдержит и начнет горько рыдать, а другие дети будут молча глядеть на него или бесстрастно продолжат заниматься своими важными делами. Правда, мы уже всего этого не увидим.

– А я помню тебя в этом возрасте, – сказал отец, когда мы возвращались к машине. – Я водил тебя в парк всю неделю между Рождеством и Новым годом. Ну и холода стояли тогда! У нас были санки, и мне приходилось тянуть тебя всю дорогу от дома. А в парке мы смотрели, как утки пытаются приземлиться па замерзший пруд. Они подлетали к земле и – бац! – скользили на гузках по льду. И ты чуть не лопнул от смеха. Все смеялся и смеялся. Мы, помнится, часами на них смотрели. Ты помнишь?.

– Папа…

– Что?

– Я не знаю, смогу ли я с этим справиться.

– С чем?

Я не знаю, смогу ли в одиночку ухаживать за Пэтом. Не знаю, способен ли я на это. Я сказал Джине, что смогу. Но сам теперь в этом не уверен.

Он обернулся ко мне, его глаза сверкали, и на какое-то мгновение я испугался, что он сейчас меня ударит. Он в жизни пальцем меня не тронул. Но ведь все когда-нибудь случается в первый раз.

– Не знаешь, сможешь ли ты? – переспросил он. – Не знаешь, сможешь ли ты?! Ты должен!

Легко ему было говорить. Конечно, его молодость была омрачена войной и ему не раз грозила смерть от немцев, но по крайней мере в то время роль отца была четко определена. Он всегда точно знал все свои обязанности. Мой папа был прекрасным отцом, и – что самое главное! – ему даже не обязательно было лично присутствовать, чтобы быть прекрасным отцом. «Подожди, вот придет папа» – этих слов было достаточно, чтобы я тут же начал вести себя примерно. Стоило только маме упомянуть его, и я вдруг понимал, что нужно делать, чтобы быть хорошим мальчиком. «Подожди, вот придет папа», – частенько говорила она. И этого было вполне достаточно, чтобы все в мире встало на свои места.

Теперь нечасто услышишь такую угрозу. Сколько женщин сегодня говорят: «Подожди, вот придет папа»? Немного. Наверное, потому, что теперь некоторые отцы вообще не приходят домой. А другие сидят дома все время.

Но я понимал, что он прав. Возможно, я справлюсь гораздо хуже, чем он, – я не мог представить себе, чтобы Пэт когда-нибудь посмотрел на меня так, как я смотрел на своего отца, – но я должен был справиться настолько хорошо, насколько это только возможно.

И, конечно, я помнил, как утки пытались приземлиться на замерзший пруд. Конечно, я помнил тех уток. Я их прекрасно помнил.

Помимо низкой зарплаты, неудобных часов работы и отсутствия обычных льгот для служащих, таких, например, как медицинская страховка, самое плохое в профессии официантки, пожалуй, то, что ей приходится иметь дело с массой уродов.

А клиенты-уроды являются, к сожалению, неотъемлемой частью этой работы. Такой же, как, скажем, белый фартук и блокнотик. Мужчины, которые хотят поговорить с официанткой по душам, мужчины, которые настойчиво требуют номер ее телефона. Наконец, мужчины, которые никак не хотят оставить ее в покое. Большинство из них – полный отстой.

Это уроды со строек, из офисов, уроды в деловых костюмах, уроды, у которых джинсы даже по– настоящему не прикрывают задницу, уроды всех мастей. Одни считают, что они занятные, другим кажется, что они прямо-таки дар Божий, третьи полагают, что у них есть шанс только потому, что она каждый день приносит им тарелку супа.

Она обслуживала как раз таких уродов, когда я зашел в кафе и присел за столик в глубине зала. Один из них, по-видимому, урод бизнес-класса, а это еще хуже, чем урод с ближайшей стройки, хищно и недвусмысленно поглядывал на нее снизу вверх, а его не менее отвратительные товарищи (у всех костюмы в тонкую полоску, волосы намазаны гелем, а сами увешаны мобильными телефонами) восхищенно улыбались от его наглости;

– Как тебя зовут?

Она помотала головой:

– А вам-то зачем знать, как меня зовут?

– Я полагаю, это какое-нибудь типично южное имя. Пегги-Сью? Или Бекки-Лу?

– Разумеется, ничего похожего.

– Билли-Джо? Мэри-Бет?

– Послушайте, вы собираетесь заказывать или нет?

– Во сколько ты сегодня освобождаешься?

– Вы когда-нибудь встречались с официантками?

– Нет.

– Официантки освобождаются очень поздно.

– А тебе нравится работать официанткой? Тебе нравится, так сказать, осуществлять функции обслуживающего персонала в сфере общественного питания?

И тут все уроды, считавшие, что выглядят первоклассно, разговаривая ни о чем по мобильному телефону в переполненном кафе, вдруг громко расхохотались.

– Не смейтесь надо мной.

– Я над тобой не смеюсь.

Длинный рабочий день, паршивая зарплата. Вот что означает быть официанткой, И еще масса разных козлов вокруг. Но ладно, хватит о вас. – Она бросила меню на стол. – Подумайте вот над этим немножко.

Она ушла, а урод бизнес-класса покраснел и ухмыльнулся, стараясь проглотить оскорбление, глядя вслед удаляющейся официантке. Его товарищи– уроды смеялись, но уже не так громко и душевно, как прежде.

Она подошла ко мне. А я по-прежнему не знал, как ее зовут.

– Где твой мальчик сегодня?

– В детском саду. – Я протянул ей руку. – Гарри Сильвер.

Она секунду посмотрела на меня, а потом улыбнулась. Я в жизни не видел такой улыбки. Ее лицо озарило все вокруг. Оно буквально светилось.

– Сид Мейсон, – сказала она, пожав мне руку. Это было очень мягкое рукопожатие. Только мужчины, когда пожимают руку, пытаются заодно уж и переломать тебе кости. Только уроды-мужчины. – Рада с тобой познакомиться, Гарри.

– Сид? – переспросил я.

– Совершенно верно. Как Сид Шарисс. Ты ведь наверняка даже не слышал о Сид Шарисс, правда?

– Она танцевала с Фредом Астером в Париже в «Шелковых чулках». У нее была такая же прическа, как у тебя сейчас. Как она называется?

– Стрижка по-китайски.

– По-китайски? Сид Шарисс… Я знаю, кто она такая. Она, по-моему, была самой красивой женщиной в мире.

– Да, о Сид можно так сказать. – Видимо, я сумел произвести на нее впечатление. – А моя мама буквально с ума сходила по всем этим старым фильмам.

Мне сразу же представилась картинка из ее детства. Вот она десятилетняя сидит перед телевизором в какой-то маленькой квартирке, кондиционер включен на полную мощность, а у ее мамы слезы наворачиваются на глаза при виде того, как Фред кружит Сид на Левом берегу. Ничего удивительного, что она выросла настоящим романтиком. Нет ничего удивительного и в том, что она последовала в Лондон за каким-то уродом.

– Рассказать тебе о наших фирменных блюдах? – предложила она.

Она была такая славная, что мне захотелось поговорить с ней о Хьюстоне и старых мюзиклах и обо