одного плеча.
— На самом деле я знала, что ты преследуешь меня. Но я не хотела тебя пугать. Прости.
— Ты знала, что я иду за тобой? — потрясенно говорит Тоня. — Но где ты была, когда я тебя потеряла?
— В тайном месте. Можешь летом поискать.
И Хейди улыбнулась. Не кривенькой, а самой настоящей улыбкой. Через секунду эта улыбка исчезла, но всё равно.
— Красивый свитер, — сказала она.
Обогнала Тоню и пошла домой.
— А ты не можешь передумать и не продавать хутор? — крикнула Тоня в великанскую спину.
Хейди не ответила.
— Хейди!
Тоня забежала вперед и встала на камень перед Хейди, так что той волей-неволей пришлось остановиться.
— Пусть Гунвальд вернется домой…
— Это не твоего ума дело.
Хейди говорит так жестко, что Тоня сглатывает комок.
— Но…
— Ты понимаешь, что я говорю? Хутор мой, и я распоряжусь им как хочу. Этот мямля из кемпинга хочет его купить. Я хочу продать. Что непонятного?
Хейди снова обходит Тоню.
— Почему ты так злишься на Гунвальда? — кричит Тоня ей вслед.
Лучше б она откусила себе язык. А если Хейди задушит ее голыми руками? Здесь, под горой Блестящей? С колотящимся сердцем Тоня смотрит, как Хейди со злости рубит воздух руками. Наконец она оборачивается и долго и пристально смотрит на девочку в синем свитере.
— Почему ты любишь своего папу, Тоня Глиммердал? — спрашивает она.
Это случилось на следующий день после того, как Хейди начала репрессии против чаек. Но до этого сражения Тоня была в школе, а когда вернулась, оказалось, что папа разогрел на обед йоки[11] из банки. Он наверняка сделал так потому, что Тоня очень расстроена. А йоки она любит больше всего на свете.
Папа получил письмо от мамы по электронной почте. «Море поднимается, — пишет мама. — Лед на полюсах тает, и море поднимается, но теперь я скоро приеду на побывку домой в Глиммердал».
Мама работает на износ для того, чтобы море больше не поднималось. Это загрязнение и плохая экология виноваты в том, что льды тают, а уровень моря растет. Но заставить людей не делать того, что вредно для природы, практически невозможно.
Мама становится очень суровой, рассказывая, как море поднимается.
— Если бы я была морем, я бы не рискнула подняться ни на сантиметр, — сказала однажды тетя Эйр, выслушав мамин рассказ.
— Думаешь, она скоро приедет? — спрашивает Тоня с полным ртом.
Папа встает из-за компьютера налить себе дневной кофе.
— Я думаю, да, — отвечает он.
«Почему ты любишь своего папу, Тоня Глиммердал?» — спросила Хейди вчера. Почему-почему, думает Тоня. Потому что он папа, вот и всё. Потому что у него борода такая смешная, и потому что он открывает банку йоки, когда у Тони плохо на душе, и потому что он заботится о ней. Папа почти как гора, думает Тоня. Всегда рядом. Поэтому она и любит его.
Она проглотила последнюю йоки, когда грянул выстрел.
Раньше в Глиммердале чаек почти не было, но постепенно они тут появились, и Чайка-Гейр теперь такой не один. Особенно это заметно в те дни, когда мусоровоз приезжает забрать мусор и чайки устраивают целое представление. Сегодня как раз такой день.
Хейди это представление явно не по душе. И перепуганная Тоня видит, как на той стороне долины их соседка палит из ружья Гунвальда по чайкам, как если бы это были глиняные птички-свистульки.
— Не-е-ет!
Тоня вылетает из дома и прыгает на велосипед. Она не надевает шлема, чтобы Чайка-Гейр не увязался за ней, но он делает это все равно. Глупая птица!
— Марш домой, она тебя пристрелит! — кричит Тоня и отгоняет его одной рукой.
Довольно трудно ехать, держась за руль одной рукой и отгоняя от себя кружащую над головой чайку, если где-то неподалеку — буйнопомешанная с заряженным ружьем. У реки колесо попало на ком грязи, и гроза Глиммердала растянулась на дороге во весь рост. Черт! Из коленки хлещет кровь, вот свинство! Тоня рассердилась, огорчилась, бросила на дороге велик с крутящимися колесами и похромала вверх по горке.
Хейди как раз, стоя посреди дороги, целилась в очередную чайку, когда из-под горы показались рыжие кудри.
— Сейчас же прекрати! — прокричала Тоня.
Хейди выстрелила, и чайка с тяжелым стуком шлепнулась на землю. Дылда метко стреляет. Четыре чаячьих трупа уже лежат в разных концах двора.
Чайка-Гейр опускается Тоне на плечо, она цепко хватает его за лапы.
— Твою чайку я стрелять не буду, если ты этого боишься, — говорит Хейди и начинает сгребать птичьи трупы.
— Ты не должна убивать чаек! — зло кричит Тоня. — Это наверняка тетушки Чайки-Гейра, чтоб ты знала!
Она в ужасе оглядывается, одновременно пытаясь закрыть Чайке-Гейру глаза, чтобы уберечь его от страшного зрелища.
Хейди и ухом не ведет. Поднимая последнюю чайку, она бросает взгляд на Тонину коленку. Тоня вспоминает, как у нее в последний раз текла кровь. Это было зимой, после драки с Уле. Тогда Гунвальд заклеил ей всё пластырем. Теперь она стоит тут и истекает кровью, а Хейди хоть бы хны.
Когда дверь дома с шумом захлопывается, Тоня понимает, что выхода нет. Ей придется поговорить с Клаусом Хагеном.
Клаус Хаген изумился, увидев, кто ввалился в контору. Он не общался с Тоней после того дня, когда выставил зимой из кемпинга троих детей. Вспомнив, в какой ярости была тогда Тоня, он кашлянул.
— Привет, — сказала Тоня.
И вздохнула так горестно, что Хагену пришлось посмотреть на нее еще пару секунд.
— Ты поранилась? — спросил он, заметив кровящую дырку в брюках.
Тоня помотала головой.
— Нет… чуть-чуть.
Немного подумав, Хаген пальцем подманил ее к своему столу и достал аптечку первой помощи. И пока Тоня, пораженная таким поворотом событий, тихо сидела на стуле, закатав штанину, Хаген промыл рану от
