отличалась от той старой религии, которая питала отвращение к самому понятию смерти[17].

Заниматься любыми делами в этот период запрещалось, равно как и принимать посетителей. Зато Акитада получил множество посланий с выражением соболезнования от друзей и от тех, кто еще знавал его родителей. Одним словом, все шло как положено и как предполагалось, за исключением одного происшествия.

На следующий день после смерти матери к нему зашла Ёсико. Она выглядела все такой же бледной и хрупкой в своем грубом полотняном кимоно траурного белого цвета. Опустившись на колени возле его стола, она вздохнула и, потупившись, принялась разглядывать свои руки.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — наконец начала она. — Я долго думала, потому что боялась задеть тебя за живое. — Глаза ее вдруг стали совсем серьезными. — Ты же знаешь, Акитада, я ни за что на свете не хотела бы причинить тебе боль.

Сердце у Акитады екнуло. Он уже давно догадывался, что у сестры неприятности, и Тамако подтвердила его подозрения. Стараясь не показать виду и пряча свои опасения за улыбкой, он сказал с нежностью:

— Да, я знаю. Но ты не можешь рассказать мне ничего такого, что изменило бы мое отношение к тебе, сестричка. Так что давай говори!

Но она даже не улыбнулась в ответ, а только серьезно сказала:

— Боюсь, матушка умерла из-за меня.

Этот сухой, безразличный тон поразил Акитаду. Это было так не похоже на Ёсико, всегда отличавшуюся чувствительностью и мягким сердцем. В первый момент он решил, что ее присутствие во время последних мучительных схваток жизни со смертью, должно быть, несколько повредило ее рассудок. Он поспешил ее утешить:

— Ерунда! Она и так уже умирала. И ты никак не могла повлиять на то, что было неизбежным.

Но Ёсико упрямо покачала головой.

Акитада припомнил момент, когда он узнал печальную новость от Тамако, и пожалел, что не пошел посмотреть на мертвое тело матери сразу же. Кровотечение — так объяснила Тамако. Возможно, точно такое же, свидетелем какого он был однажды сам. Но тогда рядом с ним не было Ёсико. Он снова попытался убедить ее:

— Матушка умерла от кровотечения. И в чем же тут твоя вина?

— Ох, Акитада. ты даже не представляешь, что произошло! Я с ней поссорилась. Я знала, как она относится к тебе, и знала, что любой мельчайший повод может привести к последнему приступу, но я не могла больше молчать.

Уже догадываясь, каков будет ответ, он спросил:

— И что ты сказала?

— Я спросила ее, почему она отказывается видеть тебя, почему так плохо с тобой обращается после того, как ты в спешке проделал весь этот трудный путь, чтобы быть рядом с ней. Она очень рассердилась и сказала, что меня это не касается, но я не собиралась уступать. Я начала спорить с ней и обвинила ее в черствости по отношению к собственному сыну. Вот тогда-то она и начала кричать на меня.

Акитада поморщился. Выходит, матушкина ненависть к нему в конечном счете ее же саму и убила. Глядя в бледное, напряженное лицо Ёсико, он сказал:

— Перестань корить себя! Спасибо, что рассказала, но этого можно было и не делать. Я давно знал, что она не любит меня. И я был дураком, когда думал, что смертное ложе как-то изменит ее. А что касается ее материнских чувств, то я точно знаю, что ей никогда не было до меня дела. Об этом я догадался, видя, как она разочарована во мне. Точно так же, как мой отец. Мне вот только очень жаль, что по моей вине тебе достались такие страдания.

— Нет, ни в коем случае! — воскликнула Ёсико. — Это было совсем не так, и я пришла к тебе вовсе не за утешением! Да, я корю себя за то, что подтолкнула ее к смерти, но она и так уже умирала, и, может быть, это к лучшему, что она все-таки успела поговорить со мной. — Она замолчала, потом, с тревогой глядя на брата, прибавила: — Знаешь, мне кажется, она вообще не была твоей матерью.

Акитада был ошеломлен этими словами и, когда пришел в себя, сказал:

— Ты, должно быть, когда-то ослышалась. У моего отца никогда не было второй жены.

— Была! Просто мы не знали. Я думаю, твоя настоящая мать умерла при твоем рождении, и тебя воспитала наша матушка. И я думаю, она так и не смогла простить тебе того, что ты был сыном другой женщины.

Акитада рассеянно моргал. У него было впечатление, будто он бредет в густом тумане. Он даже снова было подумал, не сошла ли Ёсико с ума от напряжения последних дней. Но она выглядела вполне спокойно, только нервно теребила себя за руки. Тогда он спросил:

— Что навело тебя на такие мысли?

Она чуть подалась вперед, лицо ее было напряжено, а голос дрожал:

— Матушка сама сказала мне это. Только очень многословно. В сущности, она прокричала мне это в ярости! Это было просто ужасно, но если хорошенько подумать, то это объясняет многое! С тех пор я об этом только и думала. Ты вспомни ее вечное отчуждение, многие годы она держала это в себе в страхе перед отцом. А когда отец умер, она продолжала молчать, потому что ты был наследником и мог выдворить ее из дома, если бы узнал. Нет, возможно, она понимала, что совсем ты от нее не откажешься, а например, отселишь ее куда-нибудь, а такая мысль ей была невыносима. Только сейчас, умирая и видя в доме твою жену и маленького наследника, она поняла, что молчать больше нет смысла. Вся ненависть, злоба и ревность, накопившиеся почти за сорок лет, сознание того, что отец предпочел ей твою мать и что та родила ему сына в то время, как у нее не было детей, пока не родились мы с Акико, — все это разом выплеснулось наружу. Она бушевала до тех пор, пока кровь не пошла у нее горлом, а потом наступила смерть. Это было ужасно! — Выдохнув весь этот словесный пар, Ёсико умолкла и теперь жалобно смотрела на брата.

Акитада был не в себе.

— Что именно она сказала? — возбужденно насел он на сестру. — Какие именно слова произнесла?

Закрыв глаза, Ёсико начала вспоминать,

— Она сказала: «Он не мой сын!» А потом: «Она была жалкая, никчемная дрянь! И что только он в ней нашел?!» И еще она сказала: «Он оскорбил меня и мою семью, приведя в мой дом ее ребенка, чтобы вырастить его как наследника всем на смех и на горе мне!» — Ёсико открыла глаза. — И еще много-много злых слов сказала она о той женщине.

Акитада, потрясенный чудовищным открытием, молчал, начисто утратив дар речи. Поднявшись, он подошел к двери на веранду, открыл ее и вышел. Он рассеянно смотрел на пруд, где несколько опавших мертвых листочков кружились на поверхности, словно золотистые и алые рыбки. Наверное, вот так же стоял тут много раз его отец. О чем он думал? Он вдруг ощутил, насколько сильна и неразрывна, оказывается, была его связь с отцом. Сейчас ему казалось, что где-то в глубине души он всегда знал правду, которую только что услышал. «Истина внутри!» Эти слова он некогда прочел где-то, но где именно, не мог сейчас припомнить.

Сестра сидела, горестно заломив руки на коленях. Она долго с тревогой наблюдала за ним, потом кротко прошептала:

— Прости, Акитада! Я не хотела причинить тебе боль. А между тем Акитада думал о любви своего отца к какой-то женщине, которая была его матерью. Он был потрясен.

— Ты вовсе не причинила мне боли, — удивленно сказал он. — Напротив, для меня это большое облегчение. Только теперь отцовская неприязнь ко мне кажется еще более странной.

— Об этом я тоже думала, — поспешила сказать сестра. — Мне кажется, он из-за матушки притворялся, что не любит тебя.

Во взгляде Акитады читалось откровенное недоумение. К этой мысли ему предстояло еще привыкнуть. Ведь не так-то просто в один момент отделаться от почти сорокалетней обиды на собственного отца. Сколько горьких воспоминаний ждет теперь нового объяснения! И сделать это будет непросто. Тяжко вздохнув, он сказал: