Герцог больше не проронил ни слова о странной встрече, а она не расспрашивала его. Видимо, он поступил так, как считал нужным.

Каролина подошла к открытому окну спальни, когда герцог оставил ее одну. Вытащила две золотые булавки, удерживающие на голове шляпу, вынула гребни из волос и потрясла пышной копной. За окном простирался луг, плавно переходивший в низинные пастбища, почти целиком скрывавшие реку. В мареве полуденного зноя развалины разбойничьей крепости были окрашены в цвет жидкого металла. Позади угадывалось море. Она вновь увидела перед собой корабль с надутыми парусами, уходящий в море без нее и без него. Она все еще не могла оправиться от случившегося. Но глухое оцепенение уступило место глубокому спокойствию. С некоторой растерянностью Каролина ощущала, что под этим спокойствием не было отчаяния и негодования. Судьба распорядилась не в ее пользу, но она не чувствовала себя обманутой.

Каролина сняла дорожный костюм. Она помылась, наслаждаясь прохладой воды, расчесала волосы, чуть-чуть припудрила в более темный тон щеки и лоб. Потом вытащила из дорожной корзины домашнее платье из персикового атласа, купленное вчера в Рошфоре в паре с гармонирующими туфлями и лентой для волос. Надевая платье, она не испытывала горести, а лишь тоже удовольствие от ласкающей, гладкой ткани, что и вчера, когда примеряла его.

Каролина так пропустила ленту сквозь волосы, что та проглядывала лишь в двух местах, потом немного подушилась орхидейным маслом у корней волос и на сгибах рук. Взяв парчовый мешочек со стола, она оторопела. Там лежал темный блестящий кожаный футляр. Она нерешительно взяла его в руки; возможно ли, чтобы существовало два одинаковых футляра? Каролина открыла крышку. Перед ней лежало бриллиантовое колье, проданное ею вчера Дюрану, – свадебное украшение ее матери, которое по желанию отца однажды должно было стать ее свадебным украшением. Она тихо провела рукой по сверкающим камням. Не понимая, как оно сюда попало, она восприняла это как чудо.

Марин поставила на стол золотые тарелки с теплыми благоухающими вафлями, а к ним две хрустальные вазочки с фисташковым мороженым и придирчиво окинула все взглядом.

– Приспустить еще немного маркизы?

Герцог, прежде чем ответить, взглянул на Каролину.

– Нет, и так хорошо. Фазан был просто объедение. Как жаль, что я слишком редко бываю здесь.

Лицо женщины расплылось в улыбке. Сделав реверанс, она укатила столик с грязной посудой.

Теплый ажурный свет наполнял библиотеку, в эркере которой они сидели. Герцог поднялся и с вазочкой в руке прислонился к подоконнику. Каролина чувствовала на себе его взгляд, а когда посмотрела вверх, улыбались лишь его губы, а глаза оставались серьезными.

– Эта комната будто сделана специально для вас, – произнес он. – Она делает ваши глаза фиолетовыми, темно-фиолетовыми – как темные аметисты.

Она подхватила его легкий тон:

– А вам идут высокие испанские воротники.

– К сожалению, они вышли из моды. Но я не отступаюсь от своих причуд.

Всю трапезу Каролина поджидала удобного момента.

– Я бы хотела поблагодарить вас за колье. Это старинное фамильное украшение. Я должна была надеть его на свою свадьбу.

Он сел рядом с ней. Решительным и в то же время робким жестом положил ладонь на ее руку.

– Я воспринимаю это как добрый знак, а вы? Не хочу настаивать, но… – Он замолчал и отодвинулся от нее.

Дверь в библиотеку открылась, и на своем кресле въехала Мелани.

– Я уж боялась, что наш литературный час сегодня не состоится, – ее голос был тонким и ломким, как стекло. – Я хотела сообщить тебе о визите. Тебя ожидает некий аббат Герен, – она сделала знак слуге, тот ловко развернул коляску.

Когда дверь за ними закрылась, Каролине показалось, что Мелани все еще находится в комнате.

– Я должен вам кое-что объяснить, – произнес герцог. – Слова всегда говорят лишь половину, и тем не менее я попробую. Это было в Англии, шесть лет тому назад, в доме одного друга. Мелани, она чудесно говорит по-французски, хотя сама англичанка, обучала детей французскому. Она была сиротой. Опекун обманным путем лишил ее маленького наследства, муж ее бросил. Все это я знал еще до того, как увидел ее. Я был на ее стороне еще до знакомства с ней.

Каролина попыталась отмахнуться, но рассказать об этом явно было его внутренней потребностью, он слишком долго носил это в себе.

– Мелани – не тот тип женщины, который может вскружить мне голову. Но у меня было ощущение, что она нуждается в моей защите. Я привез ее в дом своей бабушки в качестве чтицы. Я брал ее с собой в общество. Делал все, лишь бы доставить ей радость. И во сне я не мог подумать о том, что она это воспримет как-то иначе. Я никогда не давал ей ни малейших надежд, я был слеп к ее чувствам, потому что не любил ее. Когда полтора года назад я решил вернуться во Францию, она была сломлена. С тех пор она парализована. Я не мог оставить ее там одну. Я был с ней у лучших врачей. Ничего не помогло. А теперь я начинаю понимать Мелани. – Произнеся эти слова, герцог зашел за стул Каролины и положил руки ей на плечи. – Нет ничего ужаснее безответной любви. – Он чуть крепче сжал ее плечи. – Я хотел, чтобы вы знали все это. Я свободен, свободен для любви, которая будет взаимной.

Каролина не отвечала. Этот мужчина, его слова, летний день, врывающийся в окна теплой, яркой и благоухающей струей, овернское вино, сладкой тяжелой мелодией певшее в ее крови, – во всем было что- то волшебное. Она невольно закрыла глаза. Вчера, открыв письмо, которое ей вручила баронесса Эври, она думала, что все чувства умерли в ней. Теперь же она воспринимала свободу, возвращенную ей судьбой, как нечто ценное. Мысль о замужестве никогда не приходила ей в голову. Помолвка с Летерпом была не более чем игрой двух детей.

Герцог Беломер заглянул в это мечтательное лицо. Он знал ее уже полтора года, и все время она оставалась для него загадкой, но никогда не была столь загадочной, как этим утром в гавани Рошфора, когда она оперлась о его руку и села в его карету. Теперь он уже почти мечтал о том, чтобы увидеть ее слабой, сознаваясь себе однако, что был бы разочарован.