Заскрипели ворота.

– Ну, отец приехал, а матери нет, дочери нет, – раздался голос Огнева в сенях.

Бодрый, шутливый голос Степана успокоил Грушу.

– Аль приехал?!

– Прилетел… На тройке… Как тут у вас? – спросил Огнев. – Телеграмму я от Жаркова получил. Здесь он еще?

– Уехал вчера в Алай.

– А-а-а! Война, говоришь, была?

– Беда, – Груша застучала у шестка самоваром, – за грудки хватались…

– То-то он и уробел… Прислал – выезжай немедленно. Ну, вот и я.

Раздирая пальцами бороду, Огнев сел на лавку.

– А мне сон приснился: бритый ты вернулся домой.

– Ну! Да там враз побреют – пикнуть не сможешь, как околпачат. Кто в совет-то прошел?

– Кто? Шлёнка…

– От козла жди вони, от клопа – укуса. Ну, а еще кто?

– Ты… Заовраженцы тебя… А наши никак не хотели… Кирька Ждаркин да еще кто-то, уж я не помню…

– Та-ак… А я коней привел.

– Ну-у, коней?! – у Груши засияли глаза.

– Иди… Гляди…

Под сараем стояли три лошади – высокая, гнедая, в сизых плешинах чесотки – матка, сивый меринок и косолапый серенький жеребчик.

– Вот кони, – Огнев хлопнул рукой по приплюснутому заду жеребчика. – Не нравятся? Э-э, это в канцелярских руках они были… Мы их подчистим, подкормим, удержу не будет.

Груша смотрела на лошадей, на Степана – и в то же время вспомнила слова Чухлява: «Власть-то ему родня… Спарился бы со мною…»

– А вот и я! – и Стешка как вкопанная стала в пролете калитки.

– Ну-у! Быть не может! Как это ты себя узнала, а-а-а? – намеренно удивленно произнес Огнев, одновременно подмечая в дочери что-то новое.

Она будто пополнела. Во всяком случае раздалась, губы чуточку развернулись, потеряли упругость, зато лицо не птичье, а ясное, осмысленное, да и бег не козий, а прямой, решительный. И он подумал: «Красивая у меня дочь…»

От взгляда отца Стешка вспыхнула.

– Что, отгадайте? – она нагнула голову, держа руку за спиной.

– Рожон у тебя в руке! – задиристо, но в то же время и ласково произнес отец.

– Нет! – Стешка тряхнула головой. – Правда.

– Ну, чего у тебя, касатка? А ты говори, – как всегда в таких случаях, испуганно поторопила Груша.

Стешка потянула руку – из-за спины глянул синий конверт.

– От Сергея? Ну-ка, ну-ка! – Огнев тут же, в ногах у лошадей, опустился на чурбак. – Подлец! Сам не едет десятый год, и писем в год – три…

Разорвал конверт.

– «Здорово, отец…» Ишь ты, отцом зовет. «Мать, здорово!» Чуешь, мать? Тебя не забыл. А про Стешку ничего, – и повернулся к Стешке: – Забыл тебя… Ну, ну, не куксись… и тебе есть… «Слушай: «Маленькая моя сестренка, здравствуй!» Маленькая, – он засмеялся, мотая головой: – ему там кажется, что мы тут и не растем.

– А ты читай, читай. Балагур какой из города приехал. – Груша толкнула его в плечо рукой: – Читай!

Сергей писал о том, как живет в Москве, что соскучился по родным, по Широкому Буераку, по Волге, что непременно вырвется месяца на два, приедет погостить и отдохнуть. Под конец писал: отец хорошо сделал, что организовал артель.

Одним словом, письмо дышало бодростью, приветом, одобрением – это растрогало Огнева. Но Степан не показал это своим, а, наоборот, переступая порог избы, пробормотал:

– Денег бы прислал…

– Будет тебе, – пряча письмо за зеркало, упрекнула Груша. – Самому-то, чай, не хватает… Холостой…

– А кормил, поил?

Смех отца понравился Стешке, а Груша опять замахнулась:

– Ну, и кормил… На то и отец!

– Раз так, что ж будешь делать, – полушутя согласился Огнев. – Ну, давай пообедаю, да на волостной съезд тронусь.

Борьба групп из Широкого Буерака неожиданно перекинулась и в остальные села. Сначала буря разразилась в селе Полдомасове. Там на предвыборном собрании победу одержали коммунисты и те, кто были с ними. Но на выборном собрании сторонники Силантия Евстигнеева, по примеру Плакущева, согнали всех своих единомышленников, и список коммунистов провалился с треском. Небывало шумели избиратели и в волостном селе Алае. В Алае не только в сельский совет, но и на волостной съезд советов прошли бывшие владельцы мельничушек, двигателей, мелких земельных участков – отрубники. А в селе Никольском выборы шли несколько дней. Там общество разбилось на две почти равные группы, и обе группы будто в состязании тянули за палку, голосовали только за своих представителей. Туда выезжал Жарков, и ему в течение дня еле удалось уладить конфликт и провести в сельсовет представителей той и другой группы.

К волостному же съезду советов крестьяне готовились, как на покос даровых лугов.

И вот съезд.

Нардом – бывший мануфактурный магазин местного купца, пасмурный, в бревенчатых стенах – переполнен делегатами, гостями, базарниками Алая, возчиками делегатов из других сел. Утро первого дня целиком было потрачено на приготовления, на чаи, на расстановку знамен и скамеек в нардоме, и только часов в двенадцать под бурным напором делегатов приступили к выборам президиума. На этом вопросе съезд и задержался до следующего дня. Каждое село хотело провести в президиум своего представителя, каждая группа – своего, а коммунисты бились за свой список.

– Наш кандидат, – говорил Плакущев о матером торгаше лошадями Петре Кулькове, – является представителем беднейшего класса и как пострадал за народ…

– За грабеж на каторгу-то сослали… А ты на старости лет душой кривишь! – кричали в ответ.

– За погонщиками зачем носился в Сибирь?!

– Это, может, было, а может, болтовня какая, – отбрасывал Плакущев. – Надо проверку сделать… а раз теперь не до того, то об этом и говорить не след.

Жаркову из-за стола со сцены было видно, как постепенно, переходя с места на место, около Плакущева и Евстигнеева Силантия сбились восемнадцать делегатов – бородатые, широкогрудые. А в нардом из коридора напирали гости.

– Снизу голосовать, снизу! – кричали делегаты.

– А мы предлагаем – с серединки!

– А вы дуровину-то не плетите, – протестовал Плакущев. – Все бы обедали с каши, а потом щи… Порядок как есть, так и должен быть!

В конце концов после злых выкриков, пререканий, в президиум съезда прошли – Жарков, председатель волостного исполкома Шилов и Захар Катаев.

Делегаты, вздыхая, дружно прокричали «ура» вновь избранному президиуму, похлопали в ладоши, а балалаечный оркестр на церковный лад сыграл «Интернационал». Деловая часть съезда открылась докладом Жаркова о международном и внутреннем положении Республики Советов. Он доклад то и дело пересыпал примерами, сравнениями, воспоминаниями из подпольной жизни, из жизни фронта, анекдотами и тем, что он видел и слышал в Алайской волости, и тут же рассказал про те пути, какие намечает советская власть для поднятия сельского хозяйства. Говорил про социализм, рисуя его так, как ни один мужик не