аль что там – левой рукой и трудов уж стоит… А так мужик – голова крепкая…

Егор Степанович бороздкой ходил весело. Посвистывал… От ходьбы у него расправлялись сухие мускулы.

– К чему в поле выехал? Аль дома надоело сидеть? – спрашивали проезжие крестьяне.

– Соскучился, по пахоте соскучился, – откликался он. – Кости застыли, расправить малость!.. А ты гляди – ось-то у тя в колесе! – шутил он и мурлыкал песенку: – «Как солдат шел на войну». Это у него было весьма редко – только в минуты наивысших удач, а теперь он и чувствовал полную удачу: пашет, сам пашет! Сначала, когда первый раз пустил лошадей на загон, у него от волнения задрожали руки. – А если не смогу пахать? Перезабыл?… Сраму тогда на селе не оберешься!

А тут плужок пошел… Да еще как! Оттого и пел песенку Егор Степанович и в то же время думал:

«Вот так заработаем… А чужие люди кормить не будут. Чужие люди норовят тебя самого с потрохами… Жрать захочешь – придешь. Я с тебя тогда шесть шкур спущу».

Вдруг откуда-то сорвался и налетел на чухлявских лошадей рой слепней и пестряков… Лошади вскинули уставшие головы, замотали хвостами и начали то и дело биться, останавливаться в борозде.

– Вот налетели. Вот принесло вас, вот невидаль! – закричал Егор Степанович.

Он некоторое время кнутом сшибал слепней со спины лошадей, потом сорвал рыжий пиджачишко, замахал им. Слепни загудели и, словно растревоженный рой пчел, с новой силой кинулись на лошадей. Гнедая кобыла начала брыкаться задними ногами, бросая пахотой в лицо Егору Степановичу. У Егора Степановича по телу потекли ручьи пота.

– Вот сволочи, – выругался он, и сам от своей ругани приостановился.

– Выпрягай, выпрягай, Егор Степанович, – посоветовал со своего загона старичок Чижик, так прозванный на селе за малый рост и шустрость.

– Полдничать надо! – подхватили со всех сторон пахари.

– От шлепней теперь не отобьешься!

– Вот жара спадет!

– И то, и то, – ответил Егор Степанович и кинулся выпрягать лошадей.

Отстегнув постромки у пегой кобылы, он отвел ее к телеге под вяз. Затем повел гнедуху. Рой жирных слепней взвился, метнулся и сплошь облепил ей живот. Гнедуха задрожала, вскинула задними ногами, в два-три прыжка перескочила пахоту и остановилась, срывая верхушки полыни на непаханной части загона.

«Уйдет, проклит!» – подумал Егор Степанович и ласково заговорил:

– Ну, что ты? Что ты, родная? Чай, обедать сейчас… овсеца дам. Аль полынь тебе слаще?

Гнедуха фыркнула, вскинула веером хвост и, развевая гривой, рубежом понеслась на полянку к березовой опушке.

– Вот демон… вот демон… Яшка набаловал. Яшка! У меня бы не убежала… Я бы…

Он бежал и слышал, как ему со всех сторон (это даже чуточку польстило ему) пахари подавали советы:

– А ты не пугай ее! Не пугай, Егор Степаныч!

– Подкрадывайся! Будто не за ней!

– Сразу! Сразу!

– Цапай смелей!

– С куста! С куста! Чтоб не видела!

– Спереду, Егор Степаныч! Спереду!

Егор Степанович перескочил овражек, добежал до поляны.

– Ну, ты, мила, мила, – забормотал он и боком, словно приближаясь к колючей проволоке, пошел на гнедуху.

Гнедуха прижала уши, дрогнула и помчалась полем по направлению к «Брускам».

На «Брусках» около кургузых березок, на лбине обрыва сидели Яшка Чухляв и Жарков. Внизу, под обрывом, покачиваясь в солнечной колыбели, расхлестнулась Волга, а за березками артельщики ковыряли залог.

– Ну, так вот, – теребя кепку, говорил Жарков, – растратчики мы. Время свое мотаем направо и налево, словно пропойцы. Вот ты, к примеру, парень еще молодой, много в тебе сил, а живешь, слышал, шарлатанишь.

Жарков оборвал: в зелени березок показались упругие голые девичьи ноги. Он некоторое время смотрел, как они мелькали в кустарнике, потом березняк дрогнул, и на лбину, чуть в сторонке, вышла Стешка. Ветер трепал на ней короткую юбку, а синяя полинялая кофточка плотно облегала спину и грудь. Было видно, что Стешка давно выросла из этой кофточки: рукав кофточки лопнул и оголил часть плеча.

«Сколько здоровья в этой девушке», – подумал Жарков и залюбовался тем, как быстро и умело Стешка мыла ведерко для варева.

– Чья это?

– Кто? – Яшка оторвался от дум.

– Вон та девушка?

– А-а-а, Стешка-то? Огнева, дочь Степана.

Перед Жарковым всплыли сухие, с поблекшими лицами женщины большого города… Они всегда казались ему сухими, с поблекшими лицами… Он невольно вспомнил свою жену – короткую, согнутую и вечно куда-то бегущую с кипой бумаг под мышкой… И глаза заволокло дымкой.

– Фу… Фу!.. – фыркнул он и, чтоб отогнать всякие сравнения, заговорил: – Тебе надо ехать учиться, Яша. чего тут небо коптишь?

Батюшки! – Стешка всплеснула руками. – Глядите-ка! Яша, гляди-ка, отец-то!

Прямо на «Бруски», перескакивая через рытвины, мчалась гнедуха. Вслед за ней, обливаясь потом, с перекинутой через плечо портянкой, бежал Егор Степанович.

Яшка кинулся к гнедухе.

– Стой! Стой! – Огнев остановил. – Стой! Яша, стой! Поглядим, как батя твой ловить будет!

– Ну-ну, Егор Степанович, – из-за куста вышел Николай Пырякин, – знаток ты в этом деле… меня укорял…

– Чего стоишь? – закричал на Яшку Егор Степанович. – Аль чужая лошадь? Лови!

– Лови? Чай, не я упустил.

– Пес! – буркнул Егор Степанович и пошел на гнедуху, заходя сбоку.

– Яшка, слови, – шепнула Стешка. – Гляди, у него глаза выскочат.

– Ну, слови!.. Поглядим…

– Злой ты, – Стешка улыбнулась.

– Не злой.

– Стой, стой, милка, голубка, стой – бормотал Егор Степанович. – Просмеетесь. Я хоть лошадь ловлю, есть чего ловить, а вы – блох только. Это вам и ловить по башкам вашим…

Гнедуха перешла на другую сторону ложбины, потом дрогнула, вскинула ноги и перебежала в березняк.

– Э-э-э-э! – Огнев засмеялся. – Мы хоть блох – и то разом ловим… А ты вот!

Егор Степанович долго бегал за гнедухой – из березняка в ложбинку, из ложбинки на пахоту, с пахоты опять в ложбинку и опять в березняк. Раз гнедуха подошла совсем вплотную к корове Николая. Николаю стоило бы только протянуть руку и уцепиться за постромку…

– Лови! Лови! Чего дуришь? – сердито вырвалось у Егора Степановича.

– Ступай! Ступай! – и Николай пнул гнедуху в бок.

Артельщики засмеялись, а Давыдка Панов, расставя кривые ноги, раздельно сказал:

– Судьбу свою ловишь! Вот поймай-ка, Егор Степанович!

У Егора Степановича ныли ноги, от пыли пересохло в горле. Поднималась обида на лошадь, на Яшку, на голяков, на себя.

«Лучше бы не бегать, пускай бы домой прибежала, а то сраму подлил… Эх, ты, милая голова», – думал