фронтовым дням помнил Агеев, что бывший командир североморских разведчиков никогда, ни по какому поводу не выказывает явного удивления.

Жуков остановился у двери. Так сердечно встретивший мичмана майор не взглянул, казалось, в его сторону ни разу, но Леонид ощущал, что прикрытые толстыми стеклами глаза словно пронизали его насквозь.

Кроме майора в комнате был еще совсем юный, подтянутый, что-то делающий у стола лейтенант.

Никаких признаков, что Клава возвратилась домой. Неужели не появлялась с тех самых пор? Или, может быть, ее уже допросили? А не случилось ли чего плохого и с ней? Страстно хотелось получить ответ на эти вопросы, но сначала нужно покончить с другим…

Вот он — этот злополучный нож… блестит на столе, куда положил его начавший вести следствие милицейский.

И эта страшная неподвижность застывшего возле стола, прикрытого покрывалом тела.

И этот душный воздух комнаты, в которой, еще совсем недавно, бывало, чувствовал себя так хорошо…

— Прибыл по приказу начальника экспедиции, товарищ майор, — докладывал неторопливо Агеев. — Может быть, помогу разъяснить что-нибудь… Поскольку в дело военнослужащий нашей части замешан.

Жуков невольно сделал шаг вперед.

— Он вот, старший матрос Жуков. Есть у него сообщение…

— Товарищ Жуков, хотите чем-нибудь помочь следствию? — спросил Людов.

Теперь ясно было видно сквозь круглые, выпуклые стекла, что у майора строгие, но совсем как будто не злые глаза.

— Так точно… — Жуков торопился высказать все, сбросить с души невыносимую тяжесть. — Хочу дополнить, что писал в протоколе.

— Василий Прокофьич, протокол! — сказал майор. Савельев протянул ему заполненный лист. Людов смотрел с подбадривающим выражением.

Жуков глубоко перевел дух, словно бросился в ледяную воду.

— Нож этот… Я его сегодня здесь в комнате оставил… Он мой.

— Да? Это ваш нож? — негромко переспросил майор.

Жуков кивнул, ждал, опустив голову. Лейтенант порывисто придвинул к себе чистый лист протокола.

— Почему раньше не сказали об этом? Как ваш нож сюда попал? — прозвучал голос лейтенанта.

— Забыл его, как поссорились мы… На столе открытым оставил… Когда уходил, нож в сердцах и забыл…

Жуков поднял голову. Лейтенант глядел в упор острыми, немигающими глазами.

— С кем поссорились? — спросил лейтенант. — Ну с Клавой… с Шубиной, конечно.

— На какой почве произошла у вас ссора? Вы ей ножом угрожали?

— Не угрожал я ножом… Эти вот консервы им открывал… — Жуков говорил отрывисто, угрюмо, не глядя на ведущего допрос.

— Может быть, на почве ревности поссорились? Потерпевшего к ней приревновали?

Жуков вскинул голову. Склонившись вперед, лейтенант продолжал всматриваться в него. Угрожающе покачивалась над листом бумаги черная блестящая авторучка.

— Слово моряка — я этого гражданина никогда раньше не видел!

Сказал это от всей души, искренне негодуя. Видел, чувствовал — лейтенант не верит ему.

— Постойте, Василий Прокофьич, — прозвучал спокойный голос. С надеждой Жуков перевел взгляд на благожелательное, оттененное большими очками лицо. — Скажите, Жуков, когда вы смотрели в окно — заметили рядом с убитым свой нож?

— Я ножа не заметил… Только руку видел да край пиджака…

— А можете вспомнить, как лежал убитый — ничком или навзничь?

— Ничком или навзничь? — Жуков старательно вспоминал. — Трудно припомнить… Пожалуй, что навзничь…

Покосился на очертания неподвижного тела и вздрогнул — умерший лежал ничком…

— Рука была ладонью вверх — как сейчас вижу. А точнее не скажу.

Майор был явно удовлетворен ответом.

— А еще ничего необычного не заметили? Какого-нибудь движения в комнате, звука?

— Нет, не заметил… — Жуков лихорадочно думал… — Только вот когда к окну подходил, показалось мне — словно тень за занавеской прошла.

— Тень? — переспросил Савельев.

— Может, почудилось, — пробормотал Жуков. Он не мог больше выдерживать неизвестности, он весь истомился. — Товарищ майор, а Шубину Клаву вы видели? Не возвращалась она домой?

— Нет, Шубину мы еще не видали, — с готовностью отозвался майор. — И на работе ее давно нет… Скажите, Жуков, где здесь в комнате обычно утюг стоит?

— Утюг? — Он удивился вопросу. С удивлением покосился на Людова и лейтенант. — Не смогу сказать… Когда здесь бывал, никогда я не замечал утюга.

— На туалетном столике вам его видеть не приходилось?

Жуков взглянул на столик. Среди флакончиков, баночек и статуэток сиял полированный сталью небольшой электроутюг…

— А кто его знает, — Жуков еле сдержался… «Уж не отвлекает ли просто мое внимание пустым разговором этот майор, чтобы потом задать неожиданно каверзный вопрос? Подозревает он меня, что ли?» — с внезапной неприязнью подумал Жуков. — Я, товарищ майор, когда сюда приходил, не об утюге думал…

Он горько улыбнулся собственной шутке, Но Людов глядел очень серьезно.

— Да, утюг обычно стоит, вероятно, не здесь. А сюда его поставили второпях, даже, видите, Василий Прокофьич, разбили эту фигурку…

Майор взял со столика фарфоровую обезьянку с отбитой головой, задумчиво вертел ее в пальцах.

— Пропустите меня! Что здесь происходит такое? — послышался из-за двери испуганный и в то же время требовательный женский голос.

— Товарищ сержант, пропустите, — сказал Людов, приоткрыв в прихожую дверь.

На пороге стояла девушка в светлом шелковом платье. Испуганно, хмуро смотрела из-под соломенной шляпки, сдвинутой на тонкие подбритые брови.

Ее дерзкие красивые глаза скользнули по лицам, по обстановке, задержались на прикрытом покрывалом теле. Припудренное лицо задрожало. Резко выделялись маленькая родинка на щеке и покрашенные лиловатые губы.

— Клава! — повернулся к ней Жуков.

Она будто не слышала его, застыв у порога. Лейтенант сделал предупреждающий жест. Жуков остановился.

— Войдите, гражданка Шубина! — сказал Людов.

Она сделала два медленных, осторожных шага, не отводя от находящихся в комнате округлившихся, ставших очень прозрачными глаз. С ней вместе вошла в душную комнату волна приторно сладких духов. Она казалась очень молодой, но от взгляда боцмана не ускользнули чуть видные морщинки вокруг ее рта и около глаз.

И все же ей было с виду не больше двадцати двух — двадцати трех лет, и боцмана, еще дальше