Старшина Костиков в шерстяном свитере и стеганых ватных штанах сидел у доковой башни на бухте белого троса, дышал часто и глубоко. Он только что вышел из-под воды. Его еще мокрый скафандр раскинул зеленоватые резиновые руки на палубе, янтарно-желтой от ржавчины и белой от морской соли. Скафандр был похож на человека, легшего навзничь в последней степени утомления.

Около борта работала помпа. От помпы уходили за борт шланг и сигнальный конец.

Пушков, надвинув на белокурую голову наушники телефона, не сводил глаз с бьющих в понтон волн. Сейчас под водой работал Коркин.

Один за другим ныряли водолазы в океанскую глубь, обследуя повреждения дока.

— Ну как, старшина? — спросил Костикова Сливин.

— Пробоина небольшая, товарищ капитан первого ранга. Замерил ее, сейчас Коркин уточняет замер.

Он встал, подошел к кормовому срезу.

— Течение здесь больно здоровое. А когда всплывешь на поверхность, волнами о борт бьет… Пора бы Коркину выходить.

— А вот он и выходит, — сказал Пушков, всматриваясь за борт. Возникая из волнистых зеленовато- черных глубин, за бортом белела непрерывная струя пузырьков. Замерцали в глубине круглые отблески меди. Человек в скафандре, как чудовищная головастая рыба, вынырнул на поверхность, работая плавниками рук.

Казалось, волна ударит его о железную стенку, но он ловко ухватился за ступеньку скоб-трапа, поднимался из воды, грузно подтягивая ноги в свинцовых, окованных медью галошах.

Отвинтили огромный шар медного глазастого шлема. Черноволосая голова Коркина возникла над круглым резиновым воротником. Коркин жадно дышал, глотая влажный ветер.

— Все точно, как замерил старшина, — сказал, переводя дух, Коркин. — Повреждений нет, кроме как в подбашенном отсеке второго понтона.

— Стало быть, разрешите заводить пластырь? — спросил Костиков.

— Приступайте, — сказал Сливин.

Легким, почти юношеским шагом командир экспедиции взбежал по крутым пролетам трапов, соединяющих стапель-палубу с вершиной башни. Немного задыхаясь, Андросов следовал за ним.

В дощатой рубке ждал у аппарата радист.

— Вызовите капитана «Прончищева», — приказал Сливин.

Андросов остановился у флага, вьющегося на башне. Глянул на очертания ледокола, на «Пингвин», еще не соединенный тросами с «Прончищевым»… Стал всматриваться в линию береговых скал.

Кайма прибоя вставала у подножия скал островка Скумкам. Башня маяка казалась неподвижным гребнем взметнувшейся в воздух волны… Не было видно ни шлюпки, ни каких-либо признаков жизни на островке. Но вот от береговых складок что-то двинулось, стало отдаляться от линии прибоя. Шлюпка возвращалась на док.

— Капитан «Прончищева» на аппарате, — доложил из рубки радист.

Начальник экспедиции взял переговорную трубку.

— Сливин говорит. Сергей Севастьянович, в доке, к счастью, повреждение небольшое. Снимемся с якорей, как только заведем буксиры на «Пингвин». Сейчас возвращаюсь на ледокол, прошу начать подготовку к заводке. Как поняли меня? Перехожу на прием.

Он отпустил рычаг трубки, слушал, что говорит Потапов. Вновь надавил рычаг.

— Понял вас, Сергей Севастьянович.

Отдал трубку радисту, вышел из рубки. Озабоченно глянул на Андросова.

— Верно говорит народ, несчастье никогда не приходит одно. Боцман Птицын слег. Ходить не может. Сейчас уточним: если взять на «Прончищев» Агеева, справятся здесь без него? А мичман служил раньше на ледоколах, знает их якорные и швартовые устройства…

— Я уже уточнял — справятся без Агеева здесь… А что Птицын сляжет — нужно было ожидать, — сказал Андросов. — У него серьезный ушиб. Во время аварии, при первом возбуждении, может быть, и боли-то он не почувствовал, а потом ушиб себя показал… Мичман Агеев умеет передавать свой опыт, за время похода воспитал сплоченный коллектив. Если прикажете перейти мичману на ледокол, его здесь заменит боцман Ромашкин.

— А вон и шлюпка подходит. Быстро обернулись, — сказал Сливин,

Они спустились по трапам. Парус на шлюпке был уже спущен, вельбот точно, в притирку подходил к понтонам. Олсен первый поднялся на палубу дока.

Норвежский лоцман весь трепетал от сдерживаемого возмущения.

— Ну, товарищ Олсен, что там на маяке? — спросил Сливин.

— Там на маяке… — Олсен вскинул старческие смятенные глаза. — Там на маяке сделано большое преступление. Там рыбаки очень напуганы. Ловили треску, остались ночевать на острове из-за тумана. Ночью увидели, что погас свет, пришли на маяк… Старший среди них — Гельмар Верле, почитаемый в округе человек, очень удивлен, рассержен…

По мере того как Олсен говорил, Андросов вполголоса переводил его слова столпившимся вокруг морякам.

— Они понимают, что значит маячный огонь в такую непогоду, — говорил лоцман. — Когда бежали на маяк, увидели — в море зажегся другой свет. Смотритель и его помощник лежали без чувств, а наверху был другой человек, преступник.

Олсен обвел взглядом стоящих вокруг старшин и матросов.

— Это хорошо, что меня слушают все. Об этом должен узнать весь мир. Рыбаки говорят: вчера вечером видели вблизи острова подводную лодку… А когда пришли на маяк, человек, потушивший фонарь, стоял на вершине башни, смотрел на море в бинокль. Его хотели схватить рыбаки, но он выстрелил, ранил в руку одного молодого парня, сбил с ног двух других, убежал… Когда рассвело, рыбаки осмотрели остров, но никого не нашли…

— Так он и стал бы их ждать! — сказал Агеев. — Ясно — на подлодку ушел… Разрешите вопрос задать? — шагнул он вперед, когда замолчал Олсен.

— Спрашивайте! — сказал Сливин.

— Мы, товарищ капитан первого ранга, как было приказано, на берег не сходили, не могли с теми норвегами поговорить. А хорошо бы узнать — какой он с виду, диверсант этот. В морской форме или нет? Чем, так сказать, выделялся?

Андросов перевел слова Агеева. Лоцман коротко ответил.

— Нет, он не был в морской форме… — переводил Андросов, и мичман понимающе кивнул. — Был он одет, как рыбак… Наружность невидная… Лица его не запомнили. Говорят, был невысокого роста, но сильный. Потому и не смогли они его задержать, что не ожидали в нем такой силы.

Мичман кивнул снова. Слегка наклонив голову, Сливин слушал, что говорит, обращаясь к нему,