безысходности на встревоженных людей.

Осенний пейзаж берегов и вид самого моря был печален, суров и мрачен. Не позавидуешь тем, кому пришлось ехать или плыть в такую погоду!

Маленький замарашка-катер, то и дело ныряя носом в волну, пыхтел, выкарабкивался, потел маслом и мазутом, натягивая толстый пеньковый трос, зачаленный другим концом на носу неповоротливой баржи. Вот уже третьи сутки, как суда выбрались из пролива, прошли мимо опасных скал и, придерживаясь в виду берегов, пошли курсом на север. На палубе баржи неуютно. Нет-нет да и перебежит с борта на борт хлесткая волна, обдав все вокруг солеными ледяными брызгами. Опасно вставать ей на пути: неосторожное движение — и вода в одну секунду смоет человека за борт.

Заключенные отсиживались в палубной надстройке. Здесь стояла железная печка и лежал запас дров. От печки исходил приятный жарок, ветер выл в трубе, и под его нескончаемую песню хорошо дремалось на нарах. Пассажиры уже пережили морскую болезнь и привыкли к качке, как привыкает человек к любым невзгодам.

На барже находилось пять человек.

Все они были связаны одной судьбой и ехали, кажется, в одно место. Конвой еще в Николаевске перебрался на катер, оставив заключенных на барже. В этом был определенный и тревожный смысл. Если караван попадет в шторм и буксир оторвется, охрана не пострадает и в ответе не будет. Катер имеет в сто раз больше шансов вы браться из шторма, чем неповоротливая, лишенная двигателя баржа.

Зотов и Величко опять не брились. К пиратским усам Ильи прибавилась черная борода, похожая на бороду царя Бориса Годунова. Величко был одет в теплое пальто и задубевший морской плащ с капюшоном, который делал его с виду настоящим помором.

Спутники Зотова и Величко были замкнуты, много думали и пока еще не склонны были открывать перед чужими людьми свои души. К тому же они были старше, и веселое настроение, которое Зотов и Величко старались поддерживать друг в друге, в какой-то степени было непонятно им. Ну что ж! Всякому, как говорится, свое.

Однажды в сумерках море еще больше потемнело, белые барашки зловеще запенились на гребнях, не предвещая ничего хорошего. Небо опустилось совсем низко. Скрипел и дергался канат, впереди, еле видимый в волнах, пыхтел и нырял катерок, вода хлестала по палубе, ветер заметно усиливался.

Люди уснули под его завывание.

Пробуждение было страшным.

Баржу, видимо, развернуло боком к ветру, и она вдруг так качнулась и легла набок, что печка оказалась выше нижних коек и дрова, сложенные в углу, с грохотом покатились на спящих.

— Что такое? — вскрикнул Величко и, накинув свой плащ, бросился к двери. Едва он открыл ее, как белесая на фоне черного неба волна встала перед ним выше неба, взметнулась и рухнула сверху на палубную надстройку. Жалобно скрипнули доски, вода залила печку, клубы пара наполнили помещение. Дверь с трудом удалось закрыть.

— Шторм, братцы, — сказал Величко. — А катера не видно. Кажется, мы одни… Это же свобода!

Баржу валяло с боку на бок. Хорошо задраенные люки не позволяли воде залить трюмы, но судно оставалось простой игрушкой в бушующем ночном море. Люди поняли, что буксир оборван или перерублен, катер, спасаясь от шторма, ушел, а баржу бросил на милость моря. Все это не предвещало добра.

Кое-как опять разожгли печку. Связавшись веревкой, трое вышли наружу с фонарями, чтобы дать сигнал катеру, если он еще близко. Черный шум и рев стояли кругом. Неба не было. И сверху и снизу бесилась всклокоченная вода. Смельчаки пробрались на нос. Там по ветру болтался конец явно обрубленного каната.

Маленький карманный компас, оказавшийся у одного из товарищей, позволил определить направление ветра. Он дул с юго-запада. Решили держаться против ветра. Тяжелый руль не слушался, вырывался из рук. Вдобавок ко всему пошел крупный дождь со снегом. Сменяя друг друга, заключенные повернули баржу против волны и всю ночь удерживали суденышко в таком положении. Они боролись за жизнь.

Настал день. Видимость улучшилась, но положение не изменилось. Море играло баржей, как щепочкой. Шторм бушевал с прежней силой. Катер не показывался. Видимо, он ушел еще ночью.

Ударом волны с одного из люков внезапно сорвало брезент. Вода хлынула в кормовой трюм, где были сложены мешки с мукой и овсом, мгновенно залила его, и баржа села на корму, выставив над волнами зеленый от водорослей нос. Качать стало меньше, но судно так низко осело, что волны теперь перекатывались через палубу ежеминутно.

Величко первый заметил, как стал задираться брезент у носового люка. Все понимали, что это конец. Если зальет второй трюм, баржа неминуемо пойдет на дно. Илья бросился по скользкой палубе вперед. Зотов держал конец веревки. Величко удалось надежно задраить люк, но тут тяжелая волна обрушилась на него, он запутался в плаще, мгновение — и повис на веревке за бортом. Руки Зотова окаменели, в глазах пошли зеленые круги. Веревка натянулась как струна.

— Бросай! — послышалось из-за борта. — Все равно не вытянешь. Прощай!..

Ну нет! Зотов передал веревку двум товарищам, а сам лег на палубу и буквально съехал по воде к борту. Обхватив ногами тумбу, он выдержал силу удара новой волны и потянул веревку к себе. Только бы выдержала! Только бы не лопнула!.. Баржа накренилась. Снизу вытянулась рука. Синие от холода пальцы мертво уцепились за выступ борта. В эту минуту их обоих накрыла новая волна. Но Зотов все же успел схватить Илью за брезентовый плащ. Вокруг грохотало и выло, перед глазами бурлил холодный белый кипяток. Напрягши все силы, Зотов потянул товарища к себе, перевалил через борт и закрыл своим телом. Сверху на них скатился новый водяной вал. Люди уже думали, что друзей смыло. Но они удержались, вода с шумом упала в море, они остались на палубе. Их быстро подтянули на веревке, затащили в кубрик и закрыли дверь, чтобы преградить доступ сумасшедшей воде.

Зотов с трудом приходил в себя. Кто-то стаскивал с него одежду, кто-то возился над Ильей. Увидев его синее лицо, Зотов испугался: неужели умер? Все начали растирать его, приводить в сознание. Наконец он вздохнул. Жив!

Море просто взбесилось. Оно во что бы то ни стало хотело потопить упрямую скорлупу. Ветер раскачал тяжелую воду, наверное, до самого дна, и она вздыбилась, поднялась и неслась теперь, вся в гребнях и провалах, куда-то вдаль, сшибаясь и ревя. Люди давно бросили ненужный руль. Баржа скрипела и металась в страшной морской пустыне, то ныряя в волны, то становясь чуть ли не на дыбы. Все с минуты на минуту ждали гибели.

Вот когда Зотов оценил своих молчаливых товарищей. Они были настоящими людьми. Никто не жаловался, не отчаивался. Каждый старался быть полезным для другого. Сообща заделали дверь в помещение, поддерживали огонь.

Прошел еще день и еще ночь. Шторм не унимался. Дождь прекратился, но ветер еще больше усилился. Никто и никогда не видел таких гигантских волн: они были высотой с трехэтажный дом. От одного вида вздыбленного моря кружилась голова и делалось дурно. Всех снова укачало, заключенные еле двигались, ничего не ели и слабели с каждым часом.

К концу третьего дня один из товарищей вышел на палубу, чтобы проверить, на месте ли руль. В это время баржа взметнулась на огромной волне и на мгновение повисла в воздухе. И тут он увидел землю.

— Нас несет на берег! — успел крикнуть он, но в это время судно ринулось вниз, нырнуло под волну, и зеленая вода жадно обхватила баржу со всех сторон.

Никто так и не узнал, что случилось с этим смелым человеком. Веревка, за которую он держался, вдруг ослабла и повисла. Палуба оказалась пустой. С минуту все молча смотрели на воду, а потом сняли шапки. Теперь их осталось четверо. Не ожидает ли и остальных такая же участь?

Берег приближался. Всякий раз, когда баржу подымало на волне, люди видели черную полоску впереди. Неужели это избавление?

Судно часа два, если не больше, болталось возле суши. Волны подхватывали баржу, выносили на отлогий берег и тут же тащили назад. Море никак не хотело расставаться со своей жертвой. Оно словно играло с баржей. Жестокая это была игра! А ветер и не думал стихать. Упругий и злой, он дул и дул, будоража воду. Море грозно ревело, свирепо билось о берег, брызги взлетали вверх до самого неба, сливаясь с низкими тяжелыми облаками, бешено несущимися над волнами. Нервы напряглись до предела.