котором под благосклонным взором ее величества люди превращались в чудовищ, но за прошедшие годы от его полудетской наивности не осталось и следа. Теперь молодого человека нисколько не удивляло то, что, пока Лондон на глазах преображался благодаря живительному воздействию прогресса, пока жители богатых кварталов развлекались тем, что заставляли своих собак лаять в картонные раструбы фонографов и говорили по телефону в комнатах, где горел электрический волшебный фонарь Робертсона, пока их супруги безболезненно производили на свет потомство, одурманенные парами хлороформа, Уайтчепел продолжал пребывать в трясине порока и бедности. Забрести в такой район было все равно что сунуть руку в осиное гнездо. Здесь из каждого угла смотрела отвратительная рожа нищеты. Отовсюду звучала одна и та же мелодия, тоскливая и жуткая. Шумели завсегдатаи таверн, хохотали пьяные, плакали дети, из темноты подворотни кто-то отчаянно звал на помощь, и только мрачные тени на перекрестках, короли тайной империи преступлений и порока, хранили зловещее молчание.
Приметившие богатый экипаж проститутки бесстыдно предлагали свой товар, задирая юбки и распахивая на груди платья. От этого горестного зрелища у Эндрю сжалось сердце. Женщины были в основном старые, грязные и истасканные, так как им приходилось обслуживать каждый день немыслимое количество клиентов. Но и те из них, кто еще не утратил молодости и красоты, уже несли на себе роковую печать Уайтчепела. Эндрю испытывал невыносимые муки совести при мысли о том, что мог бы спасти одну из этих обреченных душ, отвергнутых Создателем, подарить ей лучшую долю, но так ничего и не сделал. Боль стала сильнее, когда кони, миновав кабак под названием «Десять колокольчиков» и Криспин-стрит, повернули на Дорсет-стрит к пабу «Британия», возле которого он повстречал Мэри. Эта улица была конечным пунктом путешествия. Гарольд остановил экипаж у каменной арки, служившей входом в меблированные комнаты Миллерс-корт, и слез с облучка, чтобы открыть дверь. Эндрю с трудом выбрался из кареты, голова кружилась, ноги подкашивались. Все здесь было именно таким, как он запомнил, даже на окнах лавки, которую хозяин пансиона Маккарти держал на первом этаже, по-прежнему лежал толстый слой копоти. Ни малейшего намека на то, что время текло и здесь, а не обходило стороной Уайтчепел, как делали это обычно епископы и филантропы, посещавшие город.
— Поезжай домой, Гарольд, — приказал молодой человек смиренно ожидавшему в сторонке кучеру.
— Когда прикажете вернуться за вами, сэр? — спросил старик.
Вопрос Гарольда застал Эндрю врасплох. Вернуться за ним? Он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Карета, которая приедет за ним поутру, доставит безжизненное тело в морг на Голден-лейн, туда же, куда восемь лет назад отвезли его возлюбленную Мэри.
— Забудь об этом месте, — ответил он наконец.
В глазах старого кучера мелькнула тревога, и Эндрю сделалось не по себе. А вдруг Гарольд что- нибудь заподозрил? Молодой человек никогда не утруждал себя размышлениями об умственных способностях кучера, равно как и любого другого слуги; с детства все они казались Эндрю безмолвными тенями, лишенными собственных чувств и желаний, смысл существования которых сводился к тому, чтобы оградить господ от тягот долгого путешествия по жизни. Кто знает, о чем мог догадаться старик кучер. Однако, поразмыслив, Эндрю выбросил подозрения из головы: скорее всего, Гарольд просто не хотел оставлять его в этом жутком месте. Молодой Харрингтон вполне допускал, что верный слуга может питать к нему теплые чувства. Безмолвные тени, бесшумно передвигавшиеся по дому и зорко следившие за тем, чтобы бокалы были полны, а в камине горел огонь, порой искренне переживали за своих господ. Для Эндрю эти люди без лиц — горничные, которых его мать увольняла по самым пустяковым поводам, кухарки, все как одна беременевшие от конюхов, словно подчиняясь какому-то загадочному ритуалу, мажордомы, приносившие рекомендательные письма из точно таких же особняков, как его собственный, — были фоном жизни, частью обстановки, не более.
— Слушаюсь, сэр, — проговорил наконец Гарольд.
И тут Эндрю понял, что в этот миг навсегда прощается со стариком, который ни за что на свете не позволил бы себе обнять молодого господина. С острой болью в сердце смотрел он на толстого угрюмого кучера, казавшегося в три раза старше, чем он был на самом деле, верного спутника во всех его несчастьях, что вот-вот развернется, залезет на облучок кареты и растворится в мутной мгле, растает, словно пена на гребне волны, оставив после себя лишь негромкий топот копыт — да и тот скоро стихнет. Было немного странно, что единственным человеком, с которым ему довелось попрощаться перед смертью, были не родители и не кузен Чарльз, а старый слуга, но что поделать, жизнь — штука капризная.
Об этом же думал Гарольд Баркер, погоняя лошадей по Дорсет-стрит, чтобы поскорее выбраться из этого адского места, в котором человеческая жизнь не стоила и трех пенни. Он и сам мог бы пополнить орду несчастных, грызущихся за жизнь на охваченном гангреной куске лондонской плоти, если бы отец не вытащил его из нищеты и не пристроил в конюшню. Как ни удивительно, именно своему мрачному и вечно пьяному родителю Гарольд был обязан местом кучера в доме мистера Уильяма Харрингтона, которому он честно прослужил полжизни. Впрочем, подводя баланс своей жизни в предутренние часы, когда господа мирно спали, а сам он был совершенно свободен, старик признавал, что это были хорошие, спокойные годы, подарившие ему верную супругу и двух здоровых, жизнерадостных сыновей, старший из которых не так давно занял должность садовника у того же мистера Харрингтона. Гарольд имел все основания считать, что судьба обошлась с ним благосклонно, и взирал на менее везучих собратьев со смесью брезгливости и жалости. В то страшное время восемь лет назад ему по воле молодого господина приходилось то и дело бывать в Уайтчепеле. О трагедии писали в газетах, но Гарольд прочел обо всем гораздо раньше в глазах своего хозяина. Теперь стало ясно, что молодой Харрингтон так и не справился со своим горем, что ночные вылазки в таверны и бордели с кузеном Чарльзом, когда кучеру приходилось ночи напролет коченеть на облучке, поджидая джентльменов, пошли не в прок. Этой ночью уставший бороться Эндрю решил выбросить белый флаг и покориться всесильному врагу. Гарольд почти не сомневался, что в кармане у молодого хозяина лежал револьвер. Что же делать? Вернуться и помешать? Смеет ли слуга вершить судьбу своего господина? Старик покачал головой. У страха глаза велики, возможно, мальчик решил побыть наедине со своими воспоминаниями, а пистолет прихватил, чтобы защитить себя от негостеприимных жителей здешних мест.
Погруженный в тревожные мысли, Гарольд вдруг приметил знакомый экипаж. Выехавшая навстречу карета принадлежала семейству Уинслоу, и, если только темнота и слабое зрение не сыграли со стариком злой шутки, на облучке сидел Дэвид Раш, один из тамошних кучеров; он тоже узнал Гарольда и слегка придержал лошадей, чтобы поздороваться. Кучер приветствовал коллегу молчаливым поклоном, а сам напряженно всматривался в окошко кареты, надеясь поймать взгляд ее пассажира. К счастью, Чарльз Уинслоу заметил его и прочел в глазах Гарольда тревогу. Старый слуга и молодой джентльмен поняли друг друга без слов.
— Скорее, Дэвид, — приказал Чарльз, в нетерпении постукивая набалдашником трости по решетке, отделявшей его от кучера.
Гарольд вздохнул с облегчением, увидев, что экипаж направляется к Миллерс-корт. Его вмешательства больше не требовалось. Оставалось только надеяться, что молодой Уинслоу поспеет вовремя. Возможно, кучер и хотел бы дождаться окончания драмы, но приказ есть приказ, умри, а исполни. А потому Гарольд принялся нахлестывать лошадей, чтобы поскорее выбраться из этого ужасного места, где человеческая жизнь — это он не уставал повторять — не стоила и трех пенни. Последняя фраза как нельзя лучше передавала атмосферу квартала, по крайней мере от обычного слуги едва ли можно было ожидать более остроумного определения. Впрочем, кучер Баркер, хотя его жизнь, как и любая другая, вполне достойна романа, все же не является центральным персонажем нашей истории. Возможно, кто-то другой решится поведать о ней миру и расскажет немало живописных эпизодов, например о знакомстве Гарольда с будущей женой Ребеккой или душераздирающий случай с хорьком и граблями, но перед нами стоят иные задачи. Так давайте отпустим кучера с миром, уповая на то, что нам еще предстоит встретиться, ведь никогда нельзя знать наперед, что поджидает тебя на очередном витке повествования, и последуем за Эндрю, который уже успел зайти под арку Миллерс-корт и теперь шагает по вымощенной камнем дорожке к двери с номером тринадцать, нащупывая в кармане ключ. Отыскав в потемках замок, он застыл на пороге,
