тянет дверь. В наметившейся щелке — темнота. В купе спят. Очень не хочется будить девчонок, но карточный долг…
Дверь ползёт в сторону. Ворожцов осторожно, неуверенно тянет одеяло с ближайшей койки. Чувствует он себя по-идиотски.
— Таможня, — громким шёпотом объявляет он. — Документы приготовьте.
Из коридора слышно сдавленное хихиканье.
— Оружие, — приговаривает Ворожцов по инерции и таращится в темноту.
Осторожно подтягиваемое одеяло соскальзывает на пол.
— Деньги, наркотики…
Что-то не так. Он понимает это слишком поздно, а в следующее мгновение раздаётся испуганный женский вскрик. Ворожцов пятится, вываливается в коридор, захлопывает за собой дверь и под громогласный хохот Сергуни, Мазилы и Тимура пулей врывается в их купе.
Ворожцов чувствует, как наливаются пунцовым уши. Но сам уже не удерживается от смешка.
— Чего ржёте, придурки? — бормочет он. — Там какая-то тётка.
— Какая-то, — ухохатывается Сергуня. — Они ж там не одни едут. Ворожкин, ты с кого одеяло стянул? Маньячелло.
Ворожцову стыдно и смешно. Но больше он играть не садится. Мазила с Сергуней раскидывают ещё пару партий, а потом поезд останавливается, и входят настоящие таможенники.
Когда граница остаётся позади, а колёса снова стучат по стыкам, никто уже не играет. Все спят.
Утром их будит проводница.
— Встаём, сдаём постель, — повторяет она на одной ноте.
Ворожцов садится, натягивает майку. Сверху спрыгивает Тимур.
— Постельку сдаём, — несётся по вагону монотонное. — Сдаём постель.
Они комкают и относят в служебное купе простыни с наволочками и полотенцами. Заказывают чай, по очереди бегают умываться в туалет.
Ворожцов допивает обжигающий сладкий чай, когда распахивается дверь, и входят девчонки.
— Доброе утро, — говорит Ворожцов.
— Привет, — весело откликается Наташка. — Ну, колитесь, кто из вас на таможне подрабатывает?
Леся улыбается. Мазила, Сергуня и Тимур снова начинают ржать. Казарезова смотрит на Ворожцова.
— Извращенец, — говорит она под дружный хохот. — Тётке сорок лет, а ты к ней под одеяло.
— Он к тебе хотел, — писклявым от смеха голосом выдавливает Сергуня, — но перепутал.
На платформу они спускаются уже без смеха. Ворожцов серьёзен. Подтягивает лямку старого рюкзака. Мазила вертит башкой по сторонам. Любопытный. Девчонки озираются, пытаясь прочувствовать незнакомый город. С одной стороны, они насторожены, с другой — им тоже интересно.
Сергуня с Тимуром выходят из поезда последними.
Им вслед несётся равнодушное напутствие проводницы:
— Вещи не забываем…
…Вещи. Теперь у них не осталось ничего. Почти. Паспорта с обратными билетами. Немного денег. У Ворожцова — ПДА, у Тимура — пара ржавых болтов.
Обрез Тимур оставил рядом с разнесённым прибором. Патроны кончились, а без них от ружья никакого толка. Рюкзак Ворожцов бросил неподалёку от водонапорки.
Отсюда до места, где они планировали выйти из Зоны, вернуться в обычный мир, оставалось совсем немного. И тащить на себе лишние килограммы ненужного теперь барахла казалось абсолютно бессмысленным.
Мазила сказал бы на это, что сталкеру своя ноша не тянет… Только где теперь Мазила? И что он знал о сталкерах? Понахватался в интернете всякой чепухи, поверил в романтику. Так в интернете правды не напишут. Её вообще не передать, эту правду. Только прочувствовать на своей шкуре.
Вот если б не Ворожцов, а Мазила оттащил Тимура от той аномалии у трансформаторной будки, а потом они вместе закапывали бы руками в грязной канаве друга, разворотившего себе грудь из обреза в упор… Тогда, возможно, мелкий понял бы.
Но Мазила попал в аномалию, пальнул себе в сердце из ружья. И одному богу известно, что он увидел и понял перед смертью.
Боль в груди стала острее. Она уверенно вытесняла пустоту. Надолго ли? И что будет потом?
Нет, не думать сейчас об этом.
Шаг. Шаг. Ещё шаг.
Одинаковые, безликие, как удары метронома.
Из ниоткуда в никуда. Хотя, казалось бы, у них есть и точка отправления, и точка, к которой идут.
Ворожцов тряхнул головой, на ходу выудил из кармана наладонник. Плюмкнуло.
Загрузилась карта, засветились метки.
Ворожцов остановился. Рядом застыл Тимур.
— Что на шарманке? — спросил он негромко.
— Почти пришли. За деревьями дорога. Через сотню метров блокпост. Там военные. Брат рассказывал, что с ними можно договориться. Денег пихнуть, и они пропустят. Если ты без оружия.
Тимур постучал пальцем по экрану. Грязная кромка ногтя ткнулась в кучку меток у блокпоста.
— Это что? — уточнил он.
— Военные, — пояснил Ворожцов. — Наверное, военные.
— Наверное?
— Кому ещё торчать на блокпосте?
— А дальше?
— А дальше всё. Внешний мир.
Слова вылетели просто. Когда-то Ворожцов мечтал о том, как скажет это. С облегчением. Сейчас не было никакого облегчения. Не было надрыва, сожаления, радости. Только спокойная констатация.
— Мы ведь не углублялись, — заговорил он, пытаясь поймать хоть какую-то интонацию, почувствовать хоть какое-то настроение, — по краю, считай, прошли, как и наметили.
— Ворожцов, не нуди, — попросил Тимур, на секунду напоминая того, прежнего Тимура.
Но лишь на мгновение. Когда Ворожцов повернулся к нему, тот стоял задумчивый и серьёзный.
— Можно прямо на блокпост и попробовать сторговаться, — предложил Ворожцов. — Ещё можно сделать петлю, обойти и под железной дорогой, под насыпью. Как тогда…
При упоминании о насыпи Тимур едва заметно повёл плечами.
— Пойдём через военных? — предложил Ворожцов.
— Тоже опасно.
— Не станут же они по нам стрелять, — стараясь добавить бодрости в голос, проговорил он. Не для себя, для Тимура.
Не получилось. Не было бодрости. Как не было страха и других бушевавших совсем недавно эмоций.
— Пойдём, — кивнул Тимур. — Попробуем сторговаться.
Ворожцов выключил ПДА и убрал в карман. Они спустились по небольшому откосу и зашагали по разбитым останкам дороги.
Шаг. Шаг. Ещё шаг.
Шаги отщёлкивали, как метроном.
Ворожцов попытался считать их, чтобы занять чем-то мысли, но быстро сбился. Снова нахлынули воспоминания.
Вот он, выход из лабиринта, в который сами себя загнали. Он был здесь всегда и не только здесь. Надо было лишь захотеть выйти. А они…
Просто глупо лезли туда, где им нечего было делать.
Где их не ждали.
