партийное собрание.

«Должно быть, получены какие-нибудь новые инструкции из райкома, – подумала я. – Это даже очень кстати. Расскажу, что я поступила в техникум. Может, от партучебы освободят».

За последний год наш трест столько раз перестраивался, что в партийной организации осталось очень мало старых членов. Их все время куда-то переводили. Вместо них появлялись другие. Год назад, когда меня из кандидатов принимали в члены партии, парторганизация была очень малочисленной. Теперь нас было много, но мы не знали друг друга.

В тот день я почувствовала, что атмосфера на собрании не такая, как всегда. Секретарь, обычно приветливый и улыбающийся, сидел с чрезвычайно серьезным видом. И даже обругал опоздавших.

Были тут какие-то незнакомые товарищи с недовольными лицами. Один из них сел в президиум вместе с членами бюро.

Секретарь открыл собрание, представил нам инструктора райкома, объявил повестку дня и сказал как бы мимоходом, что после других вопросов будут разбираться два персональных дела.

Потом один из членов бюро стал докладывать о выполнении производственного плана за четвертый квартал. Уже начиная с третьего квартала, дела обстояли неважно. Наше управление заняло во внутритрестовском соревновании предпоследнее место. Мы стояли перед угрозой полного краха. Большую часть бурных прений после этого доклада я не слышала, так как меня вызвали с собрания. Когда я вернулась, секретарь подводил итоги.

– А теперь перейдем к персональным делам, – объявил он. – Первое из них – приятное: товарищ Порадек подал заявление о приеме в партию. Мы все его знаем, работает он у нас с самого начала. Впрочем, зачем мне говорить, пусть скажут другие.

После краткого обсуждения товарищ Порадек, наш главный бухгалтер, был принят кандидатом в члены ППР.

– Что касается второго персонального дела, товарищи, то оно очень неприятное. Нам его изложит товарищ Липец из райкома партии. Прошу вас, товарищ Липец.

Представитель райкома встал, осмотрелся кругом и придвинул к себе графин с водой, давая понять, что говорить он будет долго.

– Товарищи! Ваш секретарь в своем вступительном слове сам многое уже сказал. Вам придется сегодня принять трудное и серьезное решение. Дело, о котором я расскажу, – сложное и некрасивое.

В зале воцарилась тишина.

– Известно, что в ряды Польской рабочей партии вступили прежде всего лучшие сыновья и дочери нашего народа. Но, кроме них, вступили также и те, кто под маской члена партии хочет служить империализму и обделывать свои грязные делишки. Нам сообщили, что в вашей партийной организации есть женщина, проникшая в партию случайно. Увы, такие ошибки бывают.

Но вы должны помнить: сила нашей партии именно в том, что мы беспощадно изгоняли и будем изгонять из своих рядов всех, кто позорит звание партии, для кого оно лишь прикрытие в его враждебной, подрывной деятельности.

Партия должна быть бдительной. Бдительность, товарищи, – вот первостепенный долг каждого партийца. Кроме того, мы обязаны разоблачать и уничтожать врагов. Да, уничтожать. Дело, которому мы служим, слишком серьезно, чтобы допускать компромиссы.

Глаза всех присутствующих были обращены к оратору. Напряжение росло с каждой секундой.

– Здесь, среди нас есть женщина, – продолжал представитель райкома, – которая еще во время оккупации сотрудничала с врагом. Выдавала себя за немку. Потом она установила связь с реакционными кругами ВИНа.[24] Эта женщина довела до глубокого душевного кризиса одного заслуженного товарища. Все эти факты нами проверены. Вам остается сделать одно: исключить ее из своих рядов. Остальным займется прокурор.

Голос представителя райкома становился все серьезнее и торжественнее. Последние слова прозвучали, как заклинания в сказках «Тысяча и одной ночи».

Секретарь сказал тихо и взволнованно:

– Обсуждается дело Дубинской. Приступаем к прениям. Поскольку среди нас есть несколько формалистов, то должен отметить, что на бюро мы этот вопрос не ставили, не успели. Итак, повторяю: приступаем к прениям.

Я почувствовала, что у меня деревенеет шея. Мысли разбежались, как спугнутый табун лошадей. Я сидела неподвижно, не в состоянии шевельнуться. В чем дело? Что случилось? Ни одна догадка не приходила мне в голову. Удар был слишком неожиданным и внезапным.

Люди растерянно молчали. В глубокой тишине слышалось лишь тиканье часов.

Секретарь потерял терпение:

– Неужели никто не хочет высказаться? Может быть, есть вопросы?

– У меня вопрос, – сказал совершенно незнакомый мне юноша. – Кто такая Дубинская? Я ее не знаю.

– Встаньте, Дубинская, покажитесь собранию, – приказал секретарь.

Я послушно поднялась и повернулась лицом к залу, но не видела ничего. Глаза застилал туман, и думала об одном: только бы не зареветь, Я лихорадочно закурила. Голова была тяжелая, кружилась, словно от дымного запаха свечей; вот-вот упаду в обморок.

– Прошу слова, – сказал какой-то мужчина за моей спиной. – Я работал с Дубинской в Красном Кресте. Нас вместе перевели во Вроцлав. Ей было лет двадцать. А может, и того меньше. Товарищ из райкома сказал, что ему известны факты, доказательства. Пусть расскажет поподробнее, мне как-то не верится.

– У нас есть заявление. Неужели недостаточно? Кроме того, есть и другие доказательства, которых я не могу огласить.