разнести не только грудную клетку, но и остатки стены тоже. Пришлось прижать руку к груди, чтобы его биение не услышали снаружи… И дыхание задержать.

Сколько времени прошло, не знаю, но голоса наконец стихли, видно, возле этой части стены не нашлось ничего интересного, ничего, что еще можно было бы ограбить, и никого, чтобы убить или сжечь. Я осталась жива, меня не заметили. А что дальше?

Но теперь доминировала именно эта мысль: я осталась жива. Я жива после всего кошмара боя на стене, после падения с высоты стены внутрь, после явно не одного часа лежания под трупами… Я жива, а тысячи других погибли… Кирилл заслонил меня собой и был зарублен, а я жива…

Подняв голову, увидела место, с которого падала, там большущий камень из пороки проломил помост. Слабый свет затухающего дня почти не пробивался внутрь, но глаза уже привыкли, а голова приобрела хоть какую-то способность соображать. Может, выжил еще кто-то из упавших? Я бросилась к горе тел, из-под которой только что выбралась, и принялась ощупывать руки, ноги, что попадалось. Если бы мне кто-то совсем недавно сказал, что я могу вот так деловито ощупывать мертвецов, сочла бы это идиотской шуткой, но оказалось – могла. Касалась мертвых пальцев, совсем не боясь, что они меня схватят, только надеясь, что хоть одна рука или нога дернется в ответ. Жутко стало, только когда чья-то кисть отделилась и осталась у меня в руке. Пришлось немного посидеть, переводя дыхание.

Но среди тех, кто валялся вокруг, не нашлось ни одного живого, все тела были ледяными. Я невесело усмехнулась: умерли все, осталась одна Настя…

Бездумно посидела, пока не начала промерзать. Из-за бревен все еще доносились крики, рев пламени, пожирающего дома Рязани, визг и грохот. Сознание медленно захватывала главная мысль: я жива. Меня не заметили, значит, если пересидеть, пока татары будут жечь город, после их ухода можно выбраться наружу, дождаться прихода князя Ингваря Игоревича (кажется, он будет хоронить погибших) и попросить его отправить меня в Козельск. В Козельск я готова идти и пешком, ползти, но помнила, что это десять дней санного пути через леса. Разве только Вятич все еще ждал меня в Михайловке. Едва ли, там уже тоже татары…

Мне не дойти, снова кружилась голова, видно, я все же получила сотрясение мозга при падении. Не держали ноги, сознание все чаще почти меркло, приходилось трясти головой, чтобы глаза снова начинали что-то видеть, а уши слышать. Но одно я соображала твердо: надо забиться в норку, затихнуть и переждать. Только не выдать себя и не замерзнуть… Кажется, я собрала на себя все, что нашлось теплого на лежавших вокруг людях. При этом не думалось о том, что они мертвы.

Наконец, зарывшись в кучу тряпья, я затихла, позволив себе просто отключиться. В таком полубессознательном состоянии, на грани умопомрачения я пробыла, видно, около суток, периодически открывая глаза, прислушиваясь и снова впадая в полузабытье, но было все равно, главное – выждать, пересидеть, пока эти твари уйдут, и бежать в Козельск! Рязань я уже не спасла, надо хотя бы предупредить козлян, чтобы успели уйти в лес, чтобы не повторился вот этот ужас. Но главное – вернуться домой. Если Анея может отправить меня обратно в Москву, то пусть отправляет. С меня хватит героизма защитницы древнерусских городов, хватит ужаса крови, смертей, страха… Я хочу в Москву двадцать первого века!

С этой мыслью я в очередной раз впала в забытье.

Очнувшись, услышала шорох. Первой мыслью, пока еще не выбралась из-под горы тряпья, под которым грелась, было: крыса. До смерти боюсь мышей и крыс! Как я умудрилась не завизжать, непонятно, скорее всего, голос все-таки сел. Хорошо, что не успела пошевелиться, уловив чье-то мычание, видно, человек напевал знакомый мотив. И голос гортанный, и мотив непривычный. Ордынец! Меня он пока не заметил, но стоило бы мне пошевелиться, и все кончено.

Как он попал внутрь стены – непонятно, но попал. И в его руках меч, а я безоружна и сильно ослабла. Но осторожно раздвинув свои тряпки, я увидела, что он роется в горе трупов, разбрасывая их, видно, в поиске дорогих вещей. Мгновение решило все, ордынец не успел обернуться, я бросилась на него сверху, со всей силы ударив по голове сцепленными кистями рук, больше у меня ничего не было. Этого хватило, чтобы татарин потерял равновесие и упал вниз лицом. Встать ему я уже не позволила. Даже если на помощь прибежит еще десяток, я убью хоть вот этого. Я била и била по его голове камнем, попавшим под руку, пока она не превратилась в кровавое месиво. Потом, обессилев, отвалилась в сторону и долго пыталась перевести дух.

Руки в крови, все вокруг тоже… Снаружи гудел костер, в который превратился весь город Рязань… рядом со мной гора трупов, одного из них только что убила я сама…

За стеной послышались какие-то особенные крики, словно всех созывали. Может, уходят? Я приникла глазом к щелочке. Отсюда было хорошо видно место перед Успенским собором, где сложен огромный костер. Понятно, эти сволочи будут сжигать своих «павших героев». Я горько усмехнулась: не подкинуть ли им еще одного, свеженького? Костер сложили огромный, дров не пожалели, чего их жалеть, вон, целый город лежит в развалинах. Но, видно, и сжигали многих, потому что на самый верх все носили и носили ордынцев.

Я уже основательно промерзла, а ордынцы все собирались вокруг костра. Наконец прибыл сам Батый, он уселся в высокое кресло, нечто вроде трона, и махнул рукой. Загудели бубны, что-то начали выкрикивать шаманы, видно, это их заупокойные молитвы. Как я жалела, что в руках нет гранатомета! Сейчас бы вдарить по всем этим гадам и одним махом выжечь всю свору! Даже зубы заскрипели от сознания собственной беспомощности. И тут…

Наверное, я слишком сильно жгла взглядом эту мразь, Батый почувствовал на себе мой огненный взор, такое бывает, даже на большом расстоянии можно ощутить чей-то сверлящий взгляд. Он беспокойно оглянулся, потом еще раз. Во мне взыграло: что, гад, чувствуешь себя хреново даже при такой охране?! Я буду тебя сверлить взглядом, чтоб тебя прожгло им!

Но я недооценила угрозы, Батый оглянулся еще раз и точно указал рукой в мою сторону. Несколько охранников метнулись к стене. Я отшатнулась от бревен, прекрасно понимая, что простым осмотром места не ограничится, если они сообразят, что внутри есть пустоты, то наверняка через минуту будут здесь. Куда бежать, да и смогу ли я бежать? И в тряпье не спрячешься, вон валяется убитый ордынец, сразу поймут, что тот, кто его прикончил, где-то рядом.

Как ни болела голова, а сообразила мгновенно. Через десять секунд мы с убитым ордынцем на пару были снова погребены под мертвецами. Вот это аттракцион – лежать в обнимку с тем, кого ты только что укокошила, под горой окоченевших трупов в ожидании, когда тебя обнаружат и вытащат на снег, чтобы замучить на глазах у тысяч ревущих глоток! Что еще может вынести человек в экстремальных условиях, причем человек, страшно боящийся пауков, мышей и коров? Трупов я, как выяснилось, уже не боялась, живые ордынцы куда страшнее.

Вовремя успела «закопаться», почти сразу появились ордынцы, это означало, что проход есть и довольно свободный. Пришлось дышать через раз и прямо в плечо моей жертве! Воины оглядывали место моего пребывания, видимо, ткнули нескольких погибших копьями и остановились, о чем-то переговариваясь, наверное, решали, стоит ли переворачивать все. При этом то ли нога одного из них, то ли его копье коснулось моей подошвы. Мне понадобилось все самообладание, чтобы не отдернуть ногу. Я перестала дышать, онемела и вообще тоже превратилась в труп, разве что слышавший малейший шорох… Так обездвижеть не сумела бы даже Воинтиха!

Кажется, они стояли вечность, у меня затекла нога, еще чуть, и я все же не выдержала бы. Но вот наконец ордынец шагнул в сторону, потом еще дальше… В тот момент, когда его ступня перестала касаться моей, не дернуть ногой было еще трудней. Они что-то делали, может, переворачивали все или кого-то искали… «Кого-то»… Меня они искали!

Искали долго, невыносимо долго, чтобы не заорать от напряжения, я принялась мысленно считать. Вот досчитаю до ста, и они уберутся отсюда. Нет, до двухсот… Это отвлекло. Наконец ордынцы отправились в ту сторону, откуда появились. Они уже ушли, из-за стены доносился теперь гул, видимо, подожженного костра, единый вопль собравшихся вокруг воинов, а я все лежала. Нет уж, теперь я не вылезу, пока они не уберутся из Рязани совсем.

Конечно, вылезла, лежать под трупами в обнимку с убитым ордынцем не сахар, к тому же я все-таки здорово замерзла. Выбравшись и оглядевшись, от души выматерилась – эти сволочи воспользовались моментом, чтобы утащить все теплые вещи, которые я собрала для себя! Поймала себя на том, что не плачу, только ругаюсь; кажется, с тех пор, как оказалась в этом мире, вообще разучилась реветь, зато стала немыслимо агрессивной, особенно после того сна. А еще непробиваемой и находчивой. Наверное, так