пленником или собакою, даже бранил его при людях поносными словами. Так продолжалось до 1709 года или до женитьбы царевича.
С тех пор пошло несколько лучше, особенно в отсутствие Меншикова, когда он опустошал Польшу. В то время царь назначил царевича председателем Тайного совета и правительства, посылал его для военных дел в Торн в Померанию и, сколько ему известно, вполне был им доволен. Но когда царевич и мачеха в 1712 или 1713 году возвратились в Петербург, а кронпринцесса по причине дурного с нею обращения уехала, тогда начали вооружать против него отца, стараясь всеми средствами лишить его уважения и милости. Тут царь объявил, что сын его ни к чему не способен. Он должен сказать поистине, что ему ничего не поручали, следовательно, ничего полезного не мог и сделать, хотя все, что ему ни вверяли, исполнял послушно и хорошо.
По возвращении кронпринцессы и по разрешении ее от бремени все пошло хуже происками Меншикова, который боялся, что престол со временем достанется роду царевича. В день погребения кронпринцессы царь обнаружил свою немилость и написал царевичу жестокое письмо, а на другой день по рождении царского сына объявил ему, что он должен постричься в монахи и отказаться от престола. Царевич, принужденный страхом и силою, согласился; но за детей своих никогда не отказывался и в сердце своем все предоставил Богу. В самом деле Бог не дал его брату ни здоровья, ни талантов, и тем доказал, что владыки мира в Его деснице.
По 2-му пункту царевич призывал Бога в свидетели, что никогда ничего не сделал отцу или его правлению противного долгу сына и верноподданного, никогда не думал о возмущении народа, хотя это не трудно было бы сделать, потому что народ его, царевича, любит, а отца ненавидит за его недостойную царицу, за злых любимцев, за уничтожение старых добрых обычаев и за введение всего дурного, также за то, что отец, не щадя ни крови, ни денег, есть тиран и враг своего народа; посему не без опасения, что подданные его погубят и Бог его накажет. Причем рассказал многие подробности о царской армии, о министрах и боярах, присовокупляя, что многие из них, в особенности Меншиков и лейб-медик, самые низкие льстецы и злые люди, наводящие царя на сотни дурных дел, чему доказательством служит фантазия его о титуле императорском. Искательство этого титула причинило одни досады и ничего существенного не принесло. Причем спрашивал, в каком положении это дело? Ему объяснили, что договором Вестфальским, публичным свидетельством всей почти Европы признано истинное и настоящее достоинство русского государя.
Одобрив изъяснение, он продолжал рассказывать о своем деле, говоря, что все предоставляет Богу, который один царствует во вселенной и своею святою волею назначает, кому принадлежат престолы мира сего. Сердце отца добро и справедливо, если оставить его самому себе, но он легко воспламеняется гневом и делается жестокосердым. Впрочем, никакого зла отцу своему не желает, любит и чтит его, только возвратиться к нему не хочет и умоляет императора не выдавать его и спасти бедную жизнь, также пощадить кровь бедных детей. При этом он горько плакал и сокрушался.
По 3-му пункту, о детях, оставленных без всякого распоряжения, объявил, что надеется на Бога, на доброе сердце отца и на
По возвращении министра и по донесении императору о всем вышеизложенном решено было скрывать царевича до времени, когда представится случай примирить его с отцом».
Из изложенного явствует, что царевич в своих объяснениях причин бегства повторял одно и то же, словно ученик хорошо заученный урок, причем стремился обелить себя и очернить отца, обвиняя во всех своих пороках не себя, а других — прежде всего царя, а еще больше Екатерину и Меншикова.
Через несколько дней, продолжает Шёнборн, к царевичу послан был секретарь Кейль объявить, что император возобновляет всемилостивейшее обещание покровительства и защиты и по желанию его назначает для убежища горную крепость в Тироле Эренберг. Алексей «изъявил необыкновенную радость, сказал, что готов ехать сию минуту куда угодно и что милостивое обещание императора будет для него утешением во всяком месте, причем просил Кейля не говорить людям его ни слова о несчастиях его и о предполагаемом заключении, потому что им вовсе ничего неизвестно. Им дано знать под рукою, что он прислан сюда для заключения тайного союза между его отцом и императором и что для избежания подозрения неприятелей намерен удалиться от самой Вены на некоторое расстояние и на короткое время. Людям же своим прикажет под опасением своего гнева дорогою вести себя как можно скромнее и не говорить на своем языке при посторонних, иначе, если они узнают настоящее положение дела, с ними нельзя будет сладить, да и невозможно им ничего доверить.
Таким образом, 7 декабря / 27 ноября царевич отправился из Вейербурга в Креме на крестьянских лошадях; из Кремса поехал с наемным кучером в Ашбах, оттуда в Мёлк, из Мелка на почтовых лошадях прямою дорогою чрез Зальцбург до Мильбаха, за полчаса от крепости Эренберг. Здесь провел ночь под предлогом нездоровья. Секретарь же Кейль отправился вперед к коменданту крепости генералу Росту с объявлением о скором прибытии государственного арестанта. 15/4 декабря он благополучно приехал со своими людьми в Эренберг. Крепость немедленно заперли до дальнейшего повеления. Дорогою люди его предавались пьянству, обжорству и вели себя весьма непорядочно».
Крепость Эренберг находилась в Верхнем Тироле, на правой стороне реки Лех, на пути от Фюссена к Инсбруку, в 78 милях от Вены, на высокой горе. В середине XIX века, по свидетельству Н. Г. Устрялова, от нее сохранялись только остатки стен, однако и по ним было видно, что крепость была весьма значительной.
Власти Вены приложили немало усилий, чтобы сохранить в тайне местопребывание царевича. Коменданту крепости было сообщено, что к нему должен прибыть важный преступник и главное, что надлежит сделать, это обеспечить полную его изоляцию от внешнего мира.
Эренбергскому коменданту генералу Росту император дал инструкцию, текст которой приведен в той же записке Шёнборна:
«Мы приняли за благо взять под стражу некоторую особу и приняли такие меры, что нет сомнения, через несколько дней она будет в наших руках. Теперь в высшей степени необходимо приискать для содержания ее такое место, чтобы она не могла уйти или с кем бы то ни было иметь малейшее сообщение, и самое место ее заключения должно остаться для всех непроницаемою тайною. Для этой цели мы избрали наш укрепленный замок Эренберг, как потому отчасти, что, охраняемый не слишком многочисленным гарнизоном[8], он лежит в горах без всяких сообщений, так и потому наиболее, что имеем к тебе особенную доверенность и не сомневаемся в точном исполнении тобою нашей воли относительно помещения, содержания и охранения означенной особы и людей ее.
Вследствие сего предписываем к самому точному наблюдению под опасением потери в противном случае имени, чести, жизни, следующее:
1. Немедленно по получении сего прикажи с величайшею тайною и тишиною изготовить для главной особы две комнаты с крепкими дверями и с железными в окнах решетками; сверх того, такие же две комнаты подле или вблизи для служителей, снабдить их постелями, столами, стульями, скамейками и всем необходимым. Все это приготовить тайно, под рукою, заблаговременно. При том наблюдать: если крепость Эренберг так устроена, что не предвидится возможности к побегу, то не надобно слишком много заботиться о крепких дверях и железных решетках.
2. Устроить кухню со всем необходимым и приискать знающего свое дело повара с помощниками (для чего, кажется, удобнее всего можно употребить живущих в крепости солдаток); причем наблюдать, чтобы люди, назначенные для приготовления пищи, во все время ареста ни под каким видом не были выпускаемы, и все необходимое для кухни доставлять чрез других особо назначенных людей.
3. Наблюдать, чтобы главный арестант, также и люди его были довольны пищею, и какое кушанье им наиболее понравится, готовить по их вкусу; также смотреть, чтобы белье столовое и постельное было всегда чисто, для чего на содержание главного арестанта и его служителей мы назначаем от 250 до 360 гульденов в месяц.
4. Самое бдительное охранение главного арестанта и пресечение всяких с ним сообщений есть
