копьями? Без осадных машин? Что-то не верится.
– Зачем нам осадные машины? – удивился Замухрышка. – Ты будешь нашей осадной машиной. Снесешь парочку бастионов, а все остальное мы уж сами докончим. Согласен? Чего молчишь? Ты ведь по таким делам мастер… Еще в детстве умел с Перемежовками управляться.
– Тебе ответ сразу дать?
– Конечно. Я же не болтать с тобой явился. Теперь я не только владыка Приокаемья, но еще глаза и язык Предвечных. Ты сам к этому рвался, да промахнулся. Значит, придется меня слушать.
– Тебя? – переспросил Хавр. – Что-то мне с этой мыслью пока трудно свыкнуться. А знаешь, как мой спутник предложил назвать тебя? – Он кивнул в мою сторону. – Всевидящим Отче, ни больше ни меньше.
– Этот безродный бродяга смеет давать мне прозвища! – не по-хорошему удивился Замухрышка.
– Я, наверное, и в самом деле поступил опрометчиво, – пришлось признаться мне. – Лучшего прозвища, чем Замухрышка, для тебя действительно не подберешь. Разве что – Отцеубийца!
Некоторое время этот трухлявый гриб молчал, оглядываясь по сторонам (видимо, высматривал для меня подходящее дерево), потом почесал у себя за ухом и с наигранным добродушием сказал:
– Я про тебя, бродяга, все знаю. Поэтому трогать не буду. Прощаю ради такого торжественного случая. Иди своей дорогой и не лезь в наши семейные дела.
– Сюда я пришел не один, а вместе с твоим братом. И уйти собираюсь с ним. Ты согласен, Хавр?
– Нет! – Хавр отступил в сторону, слово опасался, что я, уходя, вскину его себе на плечо. – Действительно, не касайся наших дел. Иди своей дорогой.
– Иди-иди, пока я не передумал, – зловеще прошипел Замухрышка, становясь между нами. Его воины без промедления обнажили оружие.
– Пойду, не суетись понапрасну, как будто прищемил себе кое-что. Я пойду, но запомни – зря надеешься, что стал посредником между людьми и Предвечными. Всевидящим Отче нельзя стать путем насилия. Тебе показалось, что высокая мудрость и нечеловеческие способности снизошли на тебя. Ты мог воспринять только проклятие и ненависть умерщвленного тобой отца. В гнилом болоте вьют гнезда ядовитые гады, а не гордые орлы. Судьба твоя будет ужасна, и очень скоро ты в этом убедишься. Предвечные не карают людей за дурные проступки, но и никогда не прощают их.
Резкая боль рванула правую сторону моей челюсти, а после левую – я даже руку машинально вскинул, чтобы проверить, уцелели ли зубы. Затем я ослеп – сначала на один глаз, потом на оба. Вслед за этим отказал слух. Не знаю, сколько времени я простоял так, ничего не видя и не слыша, разрываемый сумасшедшей болью (это при том, что мои нервные окончания к боли малочувствительны, не знаю даже, как эту пытку выдержал бы обыкновенный человек).
– Ну? – наконец-то я услышал голос Замухрышки, доносившийся словно через вату. – Хочешь, я заставлю тебя наложить в штаны или откусить собственный язык? Хочешь?
Да что же это такое? Как он сумел так скрутить меня? Ведь мое сознание для него недоступно, я абсолютно уверен в этом. Неужели Замухрышка способен как-то воздействовать непосредственно на внутрение органы человека, минуя нервную систему? С такими фокусниками мне еще не приходилось сталкиваться. Надо удирать, пока не поздно!
– Все-все! Ухожу! – заплетающимся языком пробормотал я и, как бы прося пощады, вскинул руки.
– Запомни этот урок и постарайся больше мне не попадаться, – в голосе Замухрышки слышалось чванливое торжество.
Я едва мог различить его сквозь пелену слез, все еще застилавших глаза, но это отнюдь не помешало моему кулаку попасть в цель. Ощущение было такое, словно бьешь по гнилому арбузу.
– Мы еще встретимся! – пообещал я, но эти слова вряд ли кто мог расслышать, ибо произнесены они были уже в объявшей меня стихии Мировремени.
Уходить далеко в будущее я, конечно же, не собирался – надо было еще выручить Ирлеф, запас зелейника у которой был не бездонен. Но и тут имелись свои сложности. Как из автомата нельзя выпустить меньше одной пули сразу, так и в Мировремени минимальный бросок вперед равен примерно полутора-двум суткам. Но его еще надо уметь сделать – этот один-единственный бросок. Примерно с таким же успехом разогнавшийся на всю катушку спринтер может остановиться точно на линии финиша, а летающий лыжник затормозить на самом краю трамплина. Инерция потока Мировремени похлеще инерции движения.
И тем не менее я остановился именно там, где хотел. Но лучше бы я этого не делал! Вырваться из огня фантомной боли, чтобы оказаться во вполне натуральном пламени, – не лучшее решение проблемы личной безопасности.
Лес вокруг горел очень энергично, я бы даже сказал, с энтузиазмом – радостно гудя и постреливая в небо фонтанами искр, и хотя я пробыл в этом пекле всего несколько секунд, урон, нанесенный моей одежде, шкуре и шевелюре, можно было оценить как значительный.
После следующего, столь же осторожного шага в будущее я оказался среди все еще дымящегося пожарища. От деревьев не осталось даже пней, а от их обитателей – скелетов. Можно было подумать, что здесь только что случилось Сокрушение, занесшее в этот мир подарок откуда-нибудь из доархейских времен, когда юная, едва рожденная планета еще не успела остыть.
Оставляя в горячей золе глубокие следы, я добрел до края пепелища. Степь кое-где тоже выгорела, но ее растительность была слишком скудна, чтобы дать пищу для настоящего пожара. Засаду Замухрышка не оставил, понял, наверное, что сторожить меня – то же самое, что сторожить ветер.
Срок мой уже приближался, бередя душу и выворачивая нутро. Отпив глоток теплого зелейника, я двинулся через степь к Забытой Дороге и шел так без передышки, пока впереди не блеснула ровнехонькая струна рельса. Здесь недавно жили люди, случайно оказавшиеся на пути Замухрышкиной армии – на вытоптанном поле медленно распрямляли колосья уцелевшие злаки, вокруг пожарища, поджав хвост, бродила осиротевшая псина, при Дороге валялась сброшенная с рельса самодельная тележка.
Веса в ней было не меньше тонны, и даже я в одиночку не смог бы установить ее на прежнее место. Пришлось подобранной на пепелище мотыгой отделить массивную платформу (слонов на ней, что ли, возили!) от направляющей лыжи, выкованной в форме швеллера. Сработана она была грубо, с чрезмерно большими допусками, но по рельсу скользила, как клоп-водомерка по поверхности пруда. Отталкиваясь черенком мотыги, я для пробы прокатился по дороге в обе стороны и остался доволен ходовыми качествами этой железяки. Правда, сохранять равновесие на большой скорости было нелегко, но ведь сноровка – дело наживное.
Как мне представлялось, ехать надо было вправо, поскольку к Забытой Дороге мы вышли с левой стороны и все время двигались влево. Однако через несколько тысяч шагов, когда лыжа уже набрала приличный разгон, меня ожидал сюрприз – поперек пути сверкнул еще один рельс, пересекавший первый под косым углом, и я, не успев затормозить (да и нечем было), врезался в него. Лыжа, совершив кульбит, зарылась в песок, я же, соскочив в последний момент, отделался легким испугом.
Оба рельса были совершенно одинаковыми и уходили вдаль насколько хватал глаз. Странно, Хавр мне про это ничего не говорил. Или забыл, или не захотел, или сам не знал. Куда же теперь податься? Если не принимать во внимание участок пути, по которому я уже прокатился, выбирать приходилось из трех направлений: вперед, влево, вправо. Типичная ситуация витязя на распутье, только придорожного камня с провокационными надписями не хватает.
Тут я вспомнил, что, добираясь к обезьяньей роще, мы почти все время
