которую всем приходится терпеть. И с тем и с другим приходится мириться, дышать этой атмосферой, иначе не сможешь жить.

Джек чувствовал себя отлично, несмотря на жару.

Он прошел пять или шесть небольших кварталов и очутился в белой части города, где пролегала на удивление широкая Главная улица, где носом к тротуару стояли машины и высилось современное здание Американского банка с огромными зеленоватыми стеклами. Но все остальное, все другие здания по обеим сторонам улицы были старые, уродливые, бесконечно однообразные, как в тех маленьких городках в Мичигане и Иллинойсе, через которые Джек иногда проезжал и, глядя на них, старался представить себе, каково там жить. А вот чтобы он жил здесь или чтобы он, Джек Моррисси, мог жить даже в одном из тех маленьких городков на Севере, — этого он себе представить не мог.

Здесь на улице не было черных, ни один черный не делал сегодня покупок. Джек шагал не спеша, теперь уже в пиджаке, застегнутом на одну пуговицу, аккуратный, исполненный любознательности и доброжелательства — в той мере, в какой можно быть доброжелательным, когда никто не улыбается тебе. Да, собственно, никто и не смотрел на него — поравнявшись с ним, люди лишь бросали беглый взгляд и затем старательно отводили глаза. Только детишки глазели на него, но это ровно ничего не значило: ведь они же не могли знать, кто он.

Он прошел мимо обычных магазинов — «Вулворта», магазина мужской и женской обуви, ресторана, похоже пустого, с большим окном в грязных пятнах, заляпанным рекламами пепси-колы и «Кэмел». Рядом был магазин мелочей фирмы «Рексолл», и он вошел в надежде хоть ненадолго избавиться от жары, но ведь он был не в Детройте и здесь магазин мелочей едва ли мог быть снабжен кондиционером, так что, не успев переступить порог, Джек уже пожалел, что вошел. В глубине магазина, из-за аптечного прилавка, за ним настороженно наблюдала взволнованная женщина. Джек просмотрел названия выставленных на вертушке карманных изданий: Роберт Руарк, Микки Спиллейн, «Советы по простейшим капиталовложениям», «Победа на море». В магазине не было ни души. Джек лениво повертел вертушку, но не обнаружил ничего, что заинтересовало бы его. Тихо здесь, а? Всегда так тихо? Должно быть, прогораете, да?

Рядом находился магазин женской одежды, который, похоже, был закрыт, во всяком случае, сегодня. А через дорогу — кино, тоже закрытое. На полотняном навесе рекламировались новые и подержанные машины, которые продавались на соседнем участке. Афиши оповещали об очень старых фильмах — в том числе «Бэмби», так что, подумал Джек, кинотеатр, видимо, закрылся еще до того, как начался бойкот. Однако ему доставило удовольствие то, что у киношки такой заброшенный вид.

Что, все прогораете? Ну и как вам это нравится?

Даже на центральной улице транспорта было немного — всего две-три машины не спеша проехали мимо, да пикап с несколькими детишками и тяжело дышащим колли в кузове, и междугородный автобус, направляющийся в Наффилд. Это в округе Пэнола, куда Джек поедет после Явы; там, говорят, дела обстоят еще хуже, хотя никаких крупных выступлений не предпринималось — ничего, даже близко напоминающего бойкот, лишь обычные собрания в церквах или частных домах, советы будущим избирателям, разъяснения решения Верховного суда о совместном обучении в государственных школах, юридические советы… Правда, одну молодую женщину, подругу Рэйчел, какие-то белые парни недели две-три тому назад затащили в поле близ Наффилда и так избили, что она до сих пор лежит в больнице.

Перед ним большой отель с тремя звездочками, «Капитан Эйса Мерсер», с единственным в городе хорошим рестораном — к сожалению, сейчас не для Джека и ему подобных. Да, собственно, Джек туда и не стремился: свежевыкрашенные белые доски, зеленые ставни, вывеска под старину, свисающая с крюка, — капитан Эйса Мерсер собственной персоной, седобородый, очевидно, герой Гражданской войны. Джек решил подняться по ступенькам, чтобы заглянуть внутрь: наверное, темно, как в пещере, и пахнет плесенью, наверное, полно тараканов, как везде в этом городе. Но в помещении работал кондиционер, и Джек пожалел, что вынужден бойкотировать ресторан.

Впереди показалась железная дорога, городок здесь, видимо, кончался, потянулись жилые улицы с маленькими дощатыми домишками. Тогда он повернул назад и пошел в обход здания, сложенного из шлакобетонных блоков и оказавшегося окружным судом. Мелькнула приятная мысль: а что, если через какое-то время он выступит тут по делу Хэрли, а? Вот бы только добраться до этого Эфрона, этого преподобного Эфрона, который так ни разу и не ответил на его звонки. Джек вошел в здание. Там было очень жарко, очень тихо. Мертво. Он миновал окружную канцелярию — лишь две женщины, совсем девчонки, да медленно вращающиеся вентиляторы под потолком, едва колеблющие воздух. И обратно, к залу заседаний — он был пуст, но оказался больше, чем мог предположить Джек. Как здесь тихо, как непохоже на Детройт! Джек просунулся в дверь, оглядел помещение. Немного волнуясь, глупо волнуясь, он представил себя там — в передней части зала: он заметил маленькое возвышение и трибуну рядом с барьерчиком, за которым сидят присяжные, на некотором расстоянии от свидетельского места, — наверное, там выступают защитники, там и он будет стоять и задавать свои вопросы — старательно, один за другим…

Он прошел по боковому коридору, мимо запертого кабинета налогового инспектора, и, выйдя через какую-то дверь, очутился на незаасфальтированной площадке для машин. Напротив, на другой стороне улицы, стояло здание поновее — не совсем новое, просто поновее других; в нем размещались полицейский участок и библиотека: полицейский участок наверху, библиотека внизу. Джек подумал, что это неплохое сочетание. Он взглянул на свои часы и, увидев, что у него есть еще несколько минут, направился к этому зданию, не спеша, думая — а может, в эту минуту кто-то наблюдает за ним, какой-нибудь скучающий помощник шерифа от нечего делать глазеет в окно? Джек спустился по ступенькам в подвал, где размещалась библиотека, чувствуя, как по телу его разливается приятное тепло, возбуждение. Никакая опасность ему не грозила, но сердце учащенно билось, словно тело готовилось к поединку, — это было бодрящее чувство.

Однако библиотека разочаровала его: маленькое помещение, голые стены из шлакобетона, доска для объявлений, которую кто-то попытался украсить с помощью фотографий, наклеенных под словами: Сьюзен-Энн Маккей — штат Миссисипи, писательница. В помещении никого не было, кроме библиотекарши, которая печатала что-то за маленьким металлическим столиком и, тут же перестав печатать, уставилась на Джека. Друг? Он неуверенно улыбнулся ей. Она смотрела на него без всякого выражения. У нее были очки с раскосо приподнятыми стеклами. Джек понял, что перед ним не друг, нет. Он сделал вид, будто его интересует стенд новых летних поступлений художественной литературы. Очень здесь тихо. Библиотекарша не возобновляла работы. Джек подошел к полке с журналами: старые замызганные номера «Тайма», «Лэдиз хоум джорнела», «Ридерс дайджеста». В одном из номеров «Тайма» две-три недели тому назад был напечатан большой, очень сочувственный очерк о деятельности борцов за гражданские права на Юге с фотографиями учащихся высших учебных заведений, в том числе и того юноши, которого потом пристрелили, а также директора Фонда Хилльера, который финансировал поездку Джека, но этого номера Джек здесь не нашел. Возможно, его выкинули. Там еще упоминалось его имя — Джек Моррисси, но нет, этого номера он не мог найти.

Он принялся листать крупноформатный красочный журнал «Садоводство на Юге». Снимки цветов — во всяком случае, он узнал розы и что-то похожее на сирень, но особенно потрясли его снимки домов, размером напоминающих крепости, старых плантаторских домов. Он почему-то считал, что все они уничтожены, сровнены с землей. Сожжены. Он пробежал глазами статью о семье Исо Кэйбла из Атланты, штат Джорджия, которому принадлежал огромный дом, окруженный раскинувшимся на многие акры парком с аллеями и покрытыми мхом деревьями, с кустами в крупных, неземной красоты цветах, — все это казалось Джеку чужестранным: может, это в чужой стране? На другой планете? Он поднял глаза и снова увидел имя на доске для объявлений, составленное из аккуратно вырезанных красных картонных букв, точно в детском саду: «Сьюзен-Эн Маккей» — имя, которое, насколько он понимал, ему никогда в жизни не приходилось слышать. На развороте в номере было несколько глянцевых цветных фотографий, на которых очень счастливые домовладелицы демонстрировали свои рододендроны — слово это, как и сам цветок, было тоже в новинку для Джека; все женщины улыбались, улыбались своими красными накрашенными губами, причем помада у всех была одинаковая. Джек уставился на снимок чьей-то аллеи, вдоль которой тянулись крупные валуны, любовно выложенные рабами свыше века тому назад. Наверное, подумал Джек, чтобы их занять чем-то зимой или чтобы они не мерзли. Через несколько страниц было продолжение статьи об Исо Кэйбле, и