Никогда прежде не встречалась ни с вами, ни с вашим супругом, но чрезвычайно восхищаюсь им… Извините… — Женщина отступает, трое других хотят выйти из туалета, улыбаются извиняющейся улыбкой, протискиваются. Какая-то женщина входит. Тогда женщина, разговаривавшая с Эм втискивается в освободившееся пространство. Говорит: — Просто удивительно, как он работает!.. Я помогаю ему немного, но никогда не имела удовольствия встретиться с ним — его секретарша обычно звонит мне и посылает работу — переводы, — материалы очень специальные, но так увлекательно… Я преподаю и латынь тоже. Я окончила университет в Миддлбэри по латыни и французскому. Работа вашего мужа так увлекает меня… мне хотелось бы когда-нибудь познакомиться с ним… но иногда это такое, что становится тошно! Какой-то человек в Руане разрезал на куски невесту своего брата, и столько там всего про разные яды и химикалии, но так увлекательно переводить, и мне интересно, как же он это использует? Готовясь к процессу? Очень хотелось бы когда-нибудь с ним познакомиться… его секретарша премилое существо… И так приятно было встретить вас, ну разве здесь не толкучка?..

Приятно было познакомиться, еле слышно говорит Э.

14. «Завтрак в Фонд помощи умственно отсталым детям округа Уэйн». Двенадцатое апреля 1971 года, понедельник. Детройтский атлетический клуб. Приятельницы заезжают за Э. В клубе — специальный вход для дам: дверь сбоку, под маркизой; вход этот будет отделен от главного, предназначенного для мужчин. Специальный указатель. Стрелка, указывающая путь в банкетный зал. Тепло, пахнет тарталетками с крабами и сигаретным дымом.

Тарталетки с крабами. Сердцевина пальмового листа. Слоеные пирожки, масло. Меренги.

Кофе, чай? Вам сливок? А за этим столиком? Сколько?

— …несколько огорчены слабыми откликами на нашу Неделю. Умственно отсталые дети отступают на задний план — слишком уж напирают общества, занимающиеся пожертвованиями для больных раком, этакая эгоистическая самореклама. Некоторые политические деятели — в поездках в связи с предвыборной кампанией, почетные граждане заблокировали ассигнования, обескураживающее начало в марте, но потом к концу месяца стали набирать темп, это несколько обнадеживает, и все же цифры гораздо ниже запланированных на эти полтора месяца. Как вы считаете, может быть, нам следует больше работать со средствами массовой информации — выступать по телевидению, давать объявления в газетах, может быть, наш исполнительный комитет должен заново продумать всю кампанию?

Э. сидела рядом с миссис Куто, женой судьи. Миссис К. ковыряла ложечкой меренгу, скучала. А на эстраде нервничала председательница собрания в шляпе с огромными полями.

Мы знаем Детройт и знаем, что это город широкого сердца, хотя у него и отвратительная репутация в стране, но просто ко всему надо найти верный подход, вспомните, какой отклик встретила наша помощь Биафре — я не хочу смущать Кэролин Коннор, которая как раз сейчас находится в этом зале, но она была вдохновителем этой кампании — сколько миллионов собрали?.. Она выступила по телевидению, и вы знаете остальное: город сплотился вокруг нее, за дело взялись по-серьезному и далеко превзошли намеченное — такая несчастная, трагическая, погибающая от голода страна… Теперь наша задача состоит в том, чтобы, как это ни трудно, объяснить, что такое умственно отсталые дети, нам приходится конкурировать с больными раком, и всякими видами склероза, и мышечной атрофией, и с загрязнением воздуха… Вся беда в связи с умственно отсталыми детьми состоит в том, что мы не можем показать увечных, фотографии и т. д., никаких кресел-колясок, а думать люди не желают. Приходится разъяснять и снова разъяснять, что это не сумасшедшие, нет. Я просто и сказать не могу, сколько раз надо объяснять, казалось бы, образованным людям, окончившим колледжи, разницу между умственно отсталыми и… Однако же, я всей душой скорблю об этих несчастных.

— К чему все это? — вдруг спросила миссис К.

Громко.

Э., вздрогнув, бросает на нее взгляд. Остальные женщины за столиком делают вид, будто не слышали. У миссис К. слишком уж ярко блестят глаза, помада на губах съедена.

Оратор вытягивает перед собой руки чуть ли не молитвенным жестом, — так женственно.

— …фонды тают — ведь столько всяких расходов, и счета за публикацию, а теперь предстоят еще новые траты — мы просили «Детройт ньюс» еженедельно публиковать диаграмму пожертвований, возможно, кое-кому это будет не очень приятно, но мы вынуждены идти на крайние меры… А как вы считаете? Как вы считаете? Не подвергаю ли я всех нас опасности оказаться, быть может, в щекотливом положении или это как раз та встряска, которая всем нам нужна, чтобы заставить нас работать лучше, еще лучше?

Шокированное молчание, затем аплодисменты. Наконец аплодисменты всего зала, щедрые, восторженные, все дамы за столиком Э. аплодируют, даже Э., даже миссис К. - четыре-пять громких, гулких, издевательских хлопков.

— А, черт, — громко объявляет миссис К., - что-то потянуло в уборную.

Она, пошатываясь, поднимается. Поворачивается, стул ее накреняется — Э. вовремя удается его подхватить. Мигом откуда-то возникает черный официант, ставит стул на место, изумленно таращит глаза, а миссис К. срывает с себя сережки и швыряет их в сумочку. Говорит, обращаясь к дамам за столиком: — Пойду в сортир и буду — блевать, блевать — вот до чего меня довело ее тявканье. Ну, кому нужно пристраивать этих детей? Отсталых, или сумасшедших, или какие они там есть? Они что — станут от этого счастливее?.. Терпеть не могу крабов, и коктейль с шерри был плохо сбит — живот так и распирает.

Миссис К. удаляется. Э. подхватывает ее сумочку, кричит: — Миссис К.! — медлит, затем, взяв свою сумочку, удалятся следом. Официант испуганно глядит на нее. В коридоре миссис К. рвет прямо на ковер. Другой официант, тоже черный, делает было шаг к ней, потрясенный этой сценой; миссис К. стремительно поворачивается и говорит: — Не дотрагивайтесь до меня. — Оттирает спереди закрытое по горло платье — лиф его отделан желтовато — коричневой тисненой замшей, — стряхивает с него что-то на ковер и, накренившись, направляется в туалетную. Э. медлит. Э. следует за ней.

В туалетной миссис К. рвет уже только жижей в мраморный, с золотой окантовкой, умывальник. Э. ждет, держа обе сумочки. Ей неловко. Никак не может придумать что бы сказать. А миссис К. что-то бормочет насчет крабов, переполненного желудка, допотопной отопительной системы в этом здании, скучнейшей речи, которую ей пришлось выслушать. Ищет что-то на ощупь. Э. хватает маленькое полотенце у пораженной служительницы и протягивает его миссис К. Миссис К. выдергивает его из рук Э., вытирает лицо. Еще раз сплевывает в умывальник. Э. отвертывает один из толстых медных кранов и споласкивает раковину.

Миссис К. бормочет: — Вот теперь я оскорбила их, и мне предстоит малоприятное путешествие назад в Гросс — Пойнт с оскорбленными дамами, которые будут всю дорогу молчать. Господи. Точно они сами не пьют. А вы кто? — пристально смотрит на Э. — О-о. Да. Вы причесывались как раз передо мной, верно, в «Павильоне», у Пьера, вы — жена Марвина Хоу. — Э. вообще нигде не причесывается, но она — жена М. X. Она кивает.

— Терпеть не могу этот его деланый французский акцент, но он единственный, от кого я выхожу в приличном виде, — говорит миссис К. — Волосы у меня жесткие, как лошадиная грива, хотите верьте, хотите нет… А Пьер такой милый, верно? Не понимаю, почему мой муж терпеть не может людей вроде Пьера, таких, как он, мужчин, я все твержу мужу, что такие мужчины бывают чрезвычайно милыми. Дайте-ка мне другое полотенце, лапочка! И заберите у меня эту гадость. Но однажды зашел у нас разговор о нашем сыне Мэтте — вы его никогда не встречали? В Гарварде? Так вот, когда зашел у нас тот разговор, он был еще совсем крошкой, и мы спросили друг друга, чего мы больше всего боимся, что может быть для него самой страшной участью, и мы оба, и Карл и я, не сговариваясь, решили, что самое страшное, если он станет гомосексуалистом.

Э. протягивает ей другое полотенце.

— Я не пылаю к ним такой ненавистью, как Карл, — говорит миссис К. уже более спокойно. — Но пусть бы уж лучше Мэтт умер, чем заниматься такой гадостью. Мой муж ведь судья, и он всякое видит — уж поверьте, такое, что просто тошнит, — всю изнанку нашего общества. Конечно, Карл, когда заседает в суде, всегда вооружен: он считает, что нельзя полагаться только на полицейскую охрану… Все эти разговоры насчет любви и наркотиков, любви и мистики, — Карл считает, что это просто