Теперь он сажал пациентов не подле себя, как раньше, а поодаль, у самых дверей, тем самым исключая возможность внезапного нападения. Что касается пальпации, выслушивания и других диагностических мероприятий, то их Кондаков проводил лишь в крайнем случае, предварительно оценив потенциал вероятного противника.

Режуще-колющие предметы, включая авторучку, исчезли с привычных мест, а всё самое необходимое наш фельдшер держал в своих карманах. То же самое касалось и стеклянных изделий, зачастую ещё более опасных, чем остро отточенная сталь.

Впрочем, контингент, явившийся сегодня на приём, не вызывал особых опасений. И действительно, с кормящей матерью, на груди которой высыпали малиновые пятна крапивницы, со стариком, измученным паховой грыжей, и с подростком, отморозившим уши, никаких проблем не возникло. Кондаков издали разглядывал их болячки, ненавязчиво шутил, назначал лечение и выдавал те немногие лекарства, которые имелись в распоряжении деревенского фельдшера.

Затем подошла очередь тракториста, собиравшегося снять с руки так называемый «циркулярный» гипс, то есть не простую лангетку, а добротное трубообразное сооружение весом чуть ли не в четверть пуда. Сам тракторист был добродушным детиной, казалось бы, изготовленным в одном комплекте со своим могучим и неприхотливым «ЧТЗ».

Сначала Кондаков попытался схитрить и попросил тракториста поносить гипс ещё с недельку, естественно, за счёт работодателей. Однако он наотрез отказался, ссылаясь на то обстоятельство, что по вине гипсовой повязки лишён возможности выполнять свои супружеские обязательства.

– А зачем для этого нужны руки? – удивился Кондаков. – Ты ведь вроде не извращенец какой-нибудь.

– У моей бабы брюхо, как тесто в квашне, – пояснил тракторист. – При ходьбе мало что до колен не достаёт. Прежде чем до причинного места добраться, его нужно руками наверх спихнуть. А одной рукой я не справляюсь.

– Поставь её на четвереньки. Очень даже удобная поза, – посоветовал Кондаков, мучительно пытаясь вспомнить, так ли это на самом деле.

– Поставил бы, да у неё одна нога больная, не гнётся, – сказал тракторист.

– Ну и проблемы у тебя, братец, – посочувствовал Кондаков, ни на миг не утративший бдительности. – Ладно, постараюсь твоему горю помочь. Иди в соседнюю комнату и ложись на кушетку.

Для страховки он привязал здоровую руку тракториста к штырю, торчавшему из стены, и только после этого начал снимать гипс, пользуясь не огромными хирургическими ножницами, как это повелось ещё со времён великого Пирогова, а лёгким молоточком, применявшимся обычно в невропатологии, и обыкновенной деревянной линейкой. Сейчас на повестке дня стояла отнюдь не эффективность работы, а личная безопасность. И верный трактор, и неудовлетворённая жена могли подождать. Больше ждали!

Как бы то ни было, но в конце концов Кондаков со своей работой справился. Из-под белого гипса на белый свет появилась рука, сломанная ещё в те времена, когда сюда могли добраться медицинские работники из района. Пальцы её были беспомощно скрючены, а кожу покрывали странные пятна, похожие на следы проказы. Даже на первый взгляд она выглядела более тонкой (вернее, менее толстой), чем здоровая. Такой рукой даже бабий живот трогать было ещё рано.

Кондаков стал велеречиво объяснять, какие растирания, компрессы и упражнения следует применять, дабы искалеченная конечность вновь приобрела былую ловкость и силу (а в том, что оные прежде присутствовали, сомневаться не приходилось).

При этом фельдшер совершенно не уловил момента, когда эта самая рука, над которой он чуть ли не слёзы лил, внезапно ухватила его за глотку, причём так цепко, что на волю не смог вырваться даже болезненный стон.

Кондаков беспомощно забился в железных тисках, чувствуя, что язык вылазит на грудь, а глаза – на лоб. Сейчас в его распоряжении находился только маленький никелированный молоточек да дурацкая деревянная линейка. Воздетый могучим усилием вверх (тракторист, бессмысленно пялясь на него, уже сел), он не мог дотянуться ни до пистолета, ни до скальпеля, оставшихся в брючных карманах.

Попытка нанести разящий удар линейкой закончилась крахом. Её конец угодил трактористу не в глаз, а в зубы, и, резко мотнув головой, тот отшвырнул надгрызенную деревяшку прочь.

Даже сейчас Кондаков помнил очень многое из криминалистики, следственной практики, диверсионного, подрывного и разведывательного дела, но все эти знания, за которые вражеские спецслужбы, наверное, готовы были отвалить немалые деньги, не могли спасти его от смертельного захвата простого деревенского тракториста.

Впрочем, где-то в подсознании гвоздём засела мысль: «Выход есть, и ты о нём прекрасно знаешь».

Более того, воспалённый разум услужливо подсказывал, что это спасительное знание как-то связано с буквой «а». Но как? Аборт, абсцесс, акушерка, альвеола… Все термины, приходившие на память, почему-то относились к медицине, но казались совершенно бесполезными… Амбулатория, анализ, анальгин, анальный, анатомия… Вот оно! Перед тем как оказаться в Чарусе, он проходил в Москве краткосрочные (всего два-три дня) фельдшерские курсы.

Анатомия! Кости. Мышцы. Сгибатели-разгибатели. Нервные волокна. Нервные сплетения…

Уже теряя сознание, Кондаков ударил молоточком по локтевому нерву тракториста, в то самое место, где он выходил на поверхность кости и был чрезвычайно чувствителен.

Железная хватка сразу ослабла, и пальцы разжались. Прежде чем провалиться во мрак забытья, Кондаков успел нанести завершающий удар в шейное сплетение, называемое ещё «дыхательным» – возможно, потому, что человек, получивший сюда даже слабый тычок, потом вынужден был учиться дышать по-новому.

Пётр Фомич был уже стар и не так крепок, как прежде, но длительное воспитание на примерах рядового Матросова, капитана Гастелло и политрука Клочкова не прошло даром. Ведь те, если верить историям, столь же легендарным, как и подвиг Муция Сцеволы, боролись не только до самого конца, но и за его гранью…

К счастью, Кондаков пришёл в сознание чуть раньше тракториста и успел связать его прочным резиновым жгутом.