– Конечно, не так. Ничто в мире не происходит без воли Вседержителя. Но об этом после… Вскоре между Иовом и друзьями разгорелся горячий спор, в котором они убеждали его, что нет наказания без вины и если тот невиновен, то следует обратиться за помощью к Богу, к его беспристрастному суду. Иов же настаивал на том, что нельзя оправдываться перед всесильным Создателем, которому известно не только прошлое и настоящее, но и будущее. Спор продолжался, муки Иова становились нестерпимыми, и постепенно его вера в справедливость Божественного промысла начала слабеть.

– Давно пора. – Мало-помалу рассказ Венедима увлек Кузьму, и он даже про сон забыл.

Венедим, не обращая внимания на его реплику, продолжал:

– Дело дошло до того, что Иов стал упрекать Бога в несправедливости, чему якобы имелось немало примеров. Где-то обижают сирот, у вдовы берут в залог последнего осла, бездомные ночуют в чистом поле, бедным нет спасения от притеснений, зато воры и убийцы чувствуют себя вольготно. Спор зашел в тупик. И сам Иов, и его докучливые утешители умолкли. Тогда голос подал оказавшийся поблизости молодой мудрец по имени Елиуй…

– Как-как? – переспросил Кузьма.

– Е-ли-уй.

– Ну и имечко… Ладно, давай дальше.

– Елиуй возмущался тем, что Иов оправдывает себя, а не Бога. «Не может быть у Бога неправды!» – воскликнул он. По мнению Елиуя, страдания посылаются людям с благой целью. Это не кара, а средство духовного просветления. Здесь в спор вмешался сам Вседержитель, скрывавшийся в грозовой туче. Из его гневной речи можно было понять, что человеку не дано проникнуть в Божественный промысел, породивший не только землю со всеми ее обитателями, но также небо и небесные светила… Как пример своих безграничных возможностей он упомянул чудовищ – бегемота и левиафана, чья мощь многократно превышает человеческую. Устрашенный Иов раскаялся. Его друзья, допустившие в споре выпады против Бога, заслужили кары, однако благодаря мольбам Иова получили прощение. Затем Бог возвратил страдальцу здоровье и все богатства в двойном размере. У него родились новые дети в прежнем количестве, да такие, что лучше их не было на земле. В достатке и счастье Иов прожил еще много лет и видел потомков своих вплоть до четвертого колена. Умер он, вдоволь насытившись жизнью. – Венедим умолк и вопросительно уставился на Кузьму.

– Все? – поинтересовался тот.

– Все, – кивнул Венедим. – А теперь ответь, как ты понял эту притчу?

– Сказка как сказка… Я, честно сказать, большего ожидал. Пусть бы Иов восстал на Бога, а тот напустил на него своих чудовищ… Там неувязка получается… Ведь ты заранее предупредил, что это есть пример того, как стоек бывает в вере праведник. Но твой-то Иов в конце концов возроптал на Господа. И даже речи этого… как его… Елилуя… его не очень вразумили. Не пригрози ему сам Бог бегемотом и левиафаном, еще неизвестно, чем бы вся эта волынка закончилась.

– То, что Иов возроптал на Бога, только доказывает истинность этой истории. Даже сам Спаситель, принимая смертные муки, возроптал однажды на свою участь…. Да, Иов пал духом, но все же сумел пересилить себя и остался верен Господу, за что впоследствии получил заслуженное воздаяние… Как ты думаешь, почему для первой нашей беседы я выбрал именно это место Писания?

– Ума не приложу.

– Дабы ты сразу усвоил – деяния Господа непостижимы, и спасти человека может только безграничное упование на его волю. Пусть судьба Иова сегодня не задела тебя. Зерно нередко падает на скудную почву. Но завтра я поведаю тебе другую историю. Об Адаме и Еве. О древе познания и змее-искусителе. Об Авеле, павшем от руки брата своего Каина. О праведнике Ное. О всемирном потопе. О притчах Соломоновых и псалмах Давидовых. О десяти заповедях и семи смертных грехах. Уверен, что хотя бы малая толика западет в твое сердце. Если даст росток одно зерно, за ним потянутся и другие. Пройдет какое-то время, и скудный камень твоей души превратится в тучную ниву, готовую родить обильный урожай добра и света. Тогда ты сам пожелаешь приобщиться к Богу.

– Складно говоришь, Веня. – Кузьма даже похлопал в ладони, как это делали метростроевцы на своих бесконечных заседаниях. – Тебе бы не веру проповедовать, а лавку бросового товара на Торжище держать. Ты бы там ржавый гвоздь за новенький клинок выдал. Я не Иов, мне на Бога нечего жаловаться. Пусть себе… Зато я на ваших братьев и сестер вдоволь нагляделся. Если уж кто Божьим заветам не следует, так это они. И пожрать не дураки, и выпить, и украсть, и в блуд пуститься. Неужели ради этого еще и молиться нужно?

– Повторяю: все в руках Божьих… Не может каждый человек быть праведником. Это как волос, растущий внутрь кожи. Но для того и существуют праведники, чтобы на них равнялись другие. Совершая подвиги милосердия, страстотерпия и самоистязания, они рано или поздно увлекут за собой тех, чья душа ныне черства, а сердце заледенело. Мир переменится, и это может произойти только через веру. Вся мудрость тысяч поколений сосредоточена в Писании. Правда, оно многое теряет в пересказе. Его надо читать самому. Ты умеешь читать?

– Мать учила когда-то. Только книги у нее были совсем другие: «Биология рукокрылых», «Справочник медицинского работника» да «Основы зоопсихологии».

– Наверное, это греховные книги. Они созданы людьми. А Писание есть откровение Божье. Какие слова там звучат! Послушай из того же Иова. Это Господь описывает левиафана. – Венедим заговорил совсем по-другому, тихо и проникновенно: – «Дыхание его раскаляет угли, а из пасти его выходит пламя. На холке его обитает сила, а впереди бежит ужас. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. От его чихания возникает свет, а глаза у него, как ресницы зари. Железо он считает за солому, медь – за гнилое дерево. Свисту дротика он смеется. Он кипятит пучину, и море превращается в горячую грязь. Он оставляет за собой светящуюся стезю, и бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему, потому что он сотворен бесстрашным». Впечатляет, правда?

– Спорить не буду. Даже мороз по коже пробирает. Не левиафан, а прямо химера какая-то.

– А вот это совсем другое. Из «Песни песней». – Венедим так воодушевился, что даже вскочил на ноги. – «О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Глаза твои голубиные под кудрями твоими. Как лента алые губы твои и уста твои любезны. Как половинки гранатового яблока – ланиты твои. Два сосца твои, как две молодые серны, пасущиеся между лилиями. О, как любезны ласки твои! Сотовый мед капает из уст твоих. Мед и молоко под языком твоим!»

– Ты бы, Веня, успокоился, а на ночь заказал у Феодосии горячую девку. Развеешься немного. А то так и умом тронуться недолго.

– Не дозволены мне плотские утехи, – Венедим сел, едва переводя дух, – обет воздержания и плотеубийства лежит на мне. Через телесные страдания хочу достичь духовных высот.

– Кондрашку ты достигнешь. Для такого бугая, как ты, воздержание вредно.

– Искушаешь меня? – Венедим криво усмехнулся. – Зря. Ничего не выйдет… Меня каждый день искушают. Привык.

– Завидую. Мне бы так устроиться… Слушай, а как ты относишься к игумену? – Кузьма до сих пор не мог забыть багровые глаза, зловеще горящие во мраке.

– Здесь он наместник Бога… – Венедим почему-то растерялся. – Как я могу к нему относиться?

– Что-то необычное в нем есть… Ты не замечал?

– Я не смотрю на него. Я ему внимаю.

– Конечно! Наместник Бога! Большая шишка. А в меня вцепился, как химера какая-то. Начал за здравие, а кончил за упокой. Голодом вздумал стращать. Подумаешь! Да я, бывало, по десять дней кряду ничего не ел!

– Как бы тебе не пострадать за свое злоязычие. Не вводи меня в гнев. А иначе будешь наказан лишением пищи.