Она держалась за ручку двери, но не поворачивала ее, чтобы войти. Можно подумать, она вообще старалась отгородить от нее Кайла. Тот же хмурился, и было видно, что соглашаться с тещей он не намерен. Мать держала его за локоть, умоляюще глядя снизу вверх и кивая, как заведенная.

— Это его расстроит… расстроит… — повторяла она.

— И зря к тому же, — подхватила бабушка, как будто они с Кефрией обменивались мыслями. — Я потратила долгие недели, чтобы заставить его разделить нашу точку зрения, и наконец он согласился, но так неохотно! Если мы скажем ему, то только спровоцируем его на спор. А если он устал и чувствует боль — он становится таким упрямым…

Она умолкла, и обе женщины уставились на отца Уинтроу, словно требуя от него немедленного согласия. Он даже не кивнул им. Лишь нехотя выговорил:

— Обещаю, что не буду с ним заговаривать… сразу по крайней мере. Давайте для начала переправим его на корабль. Как бы то ни было — это важнее всего.

— Вот именно, — согласилась бабушка и наконец открыла дверь. Они вошли. Но когда Малта с Сельденом тоже сунулись внутрь, она живо выпихнула их наружу: — Вот что, детки, бегите-ка к няне. Пусть Нана вам соберет во что переодеться. Ты, Малта, еще сбегай к повару: пусть быстренько приготовит нам с собой перекусить… и распорядится, чтобы потом присылали еду в гавань. — Отдав эти распоряжения, бабушка мгновение непонимающе смотрела на Уинтроу, как бы соображая, что же с ним-то делать. Потом деловито кивнула: — Тебе, Уинтроу, тоже потребуется смена одежды. Мы ведь будем жить на корабле до тех пор, пока… Ох…

С ее лица вдруг сбежал последний румянец: слишком страшен был смысл только что произнесенного. Такое выражение лица Уинтроу уже видел. Он часто ходил к людям с монастырскими лекарями, и нередко случалось так, что все их искусство лечения травами и прикосновениями оказывалось бессильно. В таких случаях следовало больше думать о том, что ты способен сделать для потрясенных горем родственников больного. Вот и бабушка вскинула к шее скрюченные пальцы, словно бы намереваясь порвать ворот платья, вдруг ставший нестерпимо узким и душным… Уинтроу ощутил, как волной затопляет сердце непритворная жалость.

— Ох, бабушка, — выговорил он и потянулся к ней. Он хотел обнять ее и прикосновением забрать у нее часть навалившейся тяжести, но Роника шарахнулась прочь. Потом похлопала его по плечику — и оттолкнула.

— Нет-нет, дорогой, со мной все в порядке. Не позволяй своей бабке так тебя расстраивать, внучек. Иди лучше собирай вещи, чтобы нам не ждать тебя, когда все будут готовы.

И захлопнула дверь у него перед носом. Некоторое время Уинтроу смотрел на эту дверь, не в силах поверить. Когда же он повернулся, то встретился взглядами с Малтой и Сельденом.

— Значит, так… — выговорил он тускло. Потом с неким ему самому неясным отчаянием попытался разыскать в своей душе родственное чувство к брату и сестре. Он прямо посмотрел им в глаза и проговорил с хмурой торжественностью: — Наш дедушка при смерти.

— Мы все лето это слышим, — отмахнулась Малта. Скривила губы — фи, дескать, нет бы что умное произнес! — и отвернулась прочь: — Пошли, Сельден. Я попрошу Нану уложить твои вещички.

И увела мальчика, а Уинтроу остался стоять.

Он попытался объяснить себе самому, что не следует принимать очередную выходку Малты так близко к сердцу. Родители, посвятившие его Са, вовсе не думали тем самым принизить его. А сестра ведет себя так, потому что от горя сама не своя…

Нет. Все не так. Хватит врать себе. Уинтроу решил не увиливая разобраться в собственных ощущениях и понять их. Его матери и бабушке было попросту не до него. А отец и сестра целенаправленно старались ранить его гордость, и он позволил обоим в том преуспеть. Ладно, что случилось, то случилось, и то, что ему пришлось испытать, не было знаком недостатка, который ему следовало бы в себе изживать. «Прими то, что выпадает на долю — и расти духовно», напомнил он себе. Сразу стало легче. Уинтроу отправился в свою комнату — приготовить смену белья.

Брэшен смотрел на Альтию, не в силах поверить собственным глазам. «Только этого мне и не хватало», — подумал он бестолково, но тут же ухватился за шевельнувшуюся в душе струнку гнева, поскольку иначе недолго было и запаниковать. Поспешно закрыв за собой дверь, он опустился на колени рядом с Альтией, простершейся на полу. Он отважился войти к ней, поскольку она никак не реагировала на все более громкий и настойчивый стук в дверь. Когда же он сердито распахнул дверь и шагнул внутрь, то был готов к любым проявлениям ярости, вплоть до шипения и плевков… А вместо этого обнаружил ее неподвижно лежащей на полу. Ну точь-в-точь упавшая в обморок героиня пьесы из грошового театрика. С одной только разницей: те падали этак изящно и непременно зарывались лицом в ладони. Альтия же плотно прижимала ладони к деревянному полу, ни дать ни взять пытаясь запустить в него пальцы.

По счастью, она дышала. Определенно дышала. Брэшен помедлил, потом осторожно тряхнул ее за плечо.

— Госпожа… — начал он с подобающей вежливостью, но тут же отбросил лишние приличия: — Альтия! Очнись! Да очнись же!..

Она тихонько застонала, но не пошевелилась. Брэшен в ярости смотрел на нее. Следовало бы заорать во все горло, призывая корабельного доктора… но он знал — всеобщий шум и беготня ей вряд ли понравятся. Она не захочет, чтобы ее видели в таком состоянии… Во всяком случае, прежняя Альтия точно не захотела бы. Обморок и лежание врастяжку на голом полу были у той Альтии не в обычае. Как и хандра в каюте во время плавания сюда. И Брэшену очень не нравилась ее бледность, не говоря уже о туго обтянутых скулах. Он оглядел разоренную каюту, потом поднял девушку на руки и уложил на лишенный покрывала коечный матрац.

— Альтия! — позвал он требовательно, и на сей раз ее веки затрепетали. Затем раскрылись.

— Когда ветер наполняет паруса, ты режешь волны, как раскаленный нож режет мягкое масло… — сообщила она ему с тихой улыбкой. Взгляд у нее был далекий. Брэшен едва не улыбнулся в ответ, ведь она словно бы поделилась с ним тайной, не предназначенной для посторонних. Он вовремя спохватился.

— Ты что, сознание потеряла?

Ее взгляд внезапно сделался полностью осмысленным.

— Я?… Ну… не совсем. Я просто… не могла удержаться… — Не договорив, она решительно поднялась. Ее шатнуло, но прежде, чем Брэшен успел подхватить ее под руку, Альтия ухватилась за переборку. Она смотрела в стену так, словно за ней таился дивный пейзаж. Она хрипло спросила: — Вы… приготовили ему место?

Брэшен кивнул. Девушка ответила тем же, и он набрался храбрости сказать ей:

— Альтия… Я горюю вместе с тобой. Твой отец так много для меня значил…

— Он еще не умер! — отрезала она. Потерла лицо ладонями и убрала с него волосы. И — словно приведение себя в порядок на том было полностью завершено — прошла, спотыкаясь, мимо Брэшена к двери. Он последовал за ней. «Вот это на нее больше похоже. Просто не замечает, что рядом еще кто-то есть…» Так отмахнуться от его соболезнований! Можно подумать, он из пустой вежливости эти слова произнес. «Интересно, она вообще задумывалась о том, ЧТО ее отец и его смерть значат для нас, команды „Проказницы“?…» А ведь капитан Вестрит был самым честным и щедрым из всех, выводивших свои корабли из удачнинской гавани. Задумывалась ли Альтия, как редко бывает, чтобы капитан заботился о благополучии своих людей на деле, а не на словах? Да какое там, конечно, не задумывалась. Она ведь не ходила на судах, где команду кормили червивыми сухарями и осклизлой солониной. Она не видела, как старпом до полусмерти избивает матроса только за то, что бедняга