— Сзади на шее, — ответствовал Кеннит. — Другого.

— Другого кого? — вспыльчиво поинтересовался Ивро. Он как раз пододвигал небольшой столик, на котором поблескивали крохотные пузырьки яркой разноцветной туши. Пузырьки были расположены безупречно правильными рядами. Он поставил позади Кеннита табуретку повыше и уселся на нее.

— ДРУГОГО, — повторил Кеннит. — Такого, как те, что живут на острове Других. Дошло?

— Дошло, — буркнул Ивро. — Это дурная татуировка. Она приносит несчастье, и я только рад буду поглубже вколоть ее в тебя, сукин ты сын!

Его пальцы уже разгуливали по коже пирата, рассчитывая и примериваясь. В Джамелии владелец раба имел право нанести свой знак тому на лицо. И хотя бы впоследствии раб так или иначе вышел на свободу — сведение рабской татуировки преследовалось по закону. На Пиратских островах порядки были иные. Каждый мог украшать свое тело любым рисунком, какой только приглянется. И в любом месте этого самого тела. Некоторые бывшие рабы, вроде Соркора, предпочитали невольничьей татуировке шрам от ожога. Другие нанимали мастеров вроде Ивро, чтобы те своим искусством превратили знаки неволи в символы новообретенной свободы.

Ивро потыкал пальцами в два шрама, уже красовавшиеся у Кеннита на спине.

— И на кой тебе вздумалось от них избавляться? Сколько часов я потел над этими татуировками, да и заплатил ты мне на совесть… Неужели не понравились?… — И добавил, помолчав: — Наклони-ка голову вперед, а то тень мне мешает.

— Да все мне нравилось, — пробормотал Кеннит. В напряженное тело воткнулась первая иголка. Обнаженные руки немедленно покрылись пупырышками, кожа на голове натянулась от боли. Кеннит шепнул: — Но ожоги мне понравились еще больше…

— Сумасшедший ты, — заметил Ивро, но голос его прозвучал рассеянно. Сидевший перед ним мужчина больше не был для мастера ни капитаном Кеннитом, ни даже врагом. Он видел перед собой всего лишь холст, на котором его руки вдохновенно создавали картину. Тонкие иголки входили в кожу одна за другой… снова, снова и снова… Кеннит ощущал, как дергается от боли его кожа. Ивро тихонько вздохнул. С большим, надо сказать, удовлетворением.

«Единственный путь, — снова подумал пират. — Единственный способ отвратить злосчастье. Я зря поперся на остров Других — и теперь расплачиваюсь за это…»

Тысяча уколов иголкой. И еще сутки потом будет жечь словно огнем. А спустя некоторое время — очистительная мука от прикосновения раскаленного железа, которое счистит содеянную ошибку — и можно притвориться, что ее не было вовсе.

«Это ради удачи…» — внушал себе Кеннит, судорожно стискивая кулаки.

У него за спиной мастер Ивро еле слышно напевал себе под нос, наслаждаясь и работой, и местью.

«Семнадцать дней…»

Альтия смотрела в крохотный иллюминатор своей каюты, как придвигается Удачный. Голые мачты стоявших у причалов каравелл и каракк казались густым лесом, маленькие суденышки так и сновали между берегом и кораблями на рейде…

Дом.

Семнадцать дней Альтия провела в своей каюте, покидая ее лишь по необходимости, да и то — исключительно в те вахты, когда Кайл спал у себя. Первое время она кипела от жгучей ярости, порожденной несправедливостью и порой прорывавшейся слезами. Тогда она совсем по-детски клялась ни в коем случае не нарушать предписанное ей заточение — но ужо затем от души нажаловаться отцу.

«Посмотри, до чего ты меня довел!..»

Это тоже было из детства, из времен ее постоянных ссор с Кефрией. Блюда и вазы, угробленные как бы случайно, но на самом деле лишь наполовину нечаянно, опрокинутые ведерки с водой, порванные платья… «Посмотри, до о ты меня довела!» Они с Кефрией, кажется, бросали дружке эти слова одинаково часто, только величали одна другую по-разному: «мелкота приставучая» и «дура-дурища»…

Детское воспоминание — но именно с него начался ее постепенный уход от реальности. Сидя в каюте, она то кипела, то молча дулась в ожидании, чтобы Кайл подошел к ее двери — проверить, повинуется ли она его приказанию или, может, взять назад свои слова. Ох, тогда уж она ему такого наговорит!.. Но Кайл все не шел, и Альтия — надо же куда-то время девать — заново перечитала все свои книги и свитки. Она даже раскладывала по полу шелк, подумывая: а не начать ли ей самостоятельно кроить себе платье? Однако одумалась. Она ведь больше привыкла возиться с толстой парусиной, а тут работа была больно уж тонкая, да и материал недешевый: жаль было бы его загубить. Убрав шелк обратно в сундук, Альтия перечинила все свои корабельные одежки. Когда же и с ними было покончено, она поняла, что остаток времени ей будет просто нечего делать, и это ужаснуло ее.

Однажды вечером, окончательно выйдя из себя, она стащила простыни и матрац со своей слишком короткой и узкой кровати и устроилась прямо на полу. Взяла в руки читанный-перечитанный «Дневник купца» Дельдама… да с ним в руках и задремала.

И ей приснился сон.

Когда она была маленькой девочкой, ей часто случалось прикорнуть где-нибудь на палубе «Проказницы» либо вечерком пристроиться в уголке возле отцовской каюты за книжкой — и опять-таки задремать. И всякий раз ей снились сны, слишком яркие и правдоподобные, чтобы быть просто сновидениями. Когда она стала подрастать, отец счел, что вот так дремать среди бела дня было уже неприлично, и следил, чтобы дочка не сидела без дела. Яркие сны прекратились, и до последнего времени Альтия приписывала их живому детскому воображению…

Но в эту ночь, проведенную на полу каюты, красочность и невероятная подробность тех давних снов вернулись в полной мере. То, что увидела Альтия, уже невозможно было отбросить просто как продукт спящего разума. Это определенно было нечто большее.

Ей привиделась ее прабабушка Тэлли, которую она никогда не видела и не знала… То есть это — наяву, а во сне — знала как себя саму. Да она попросту сама была Тэлли. Тэлли Вестрит. И она шагала по тяжко качавшейся палубе, выкрикивая приказы, а команда сражалась с путаницей мокрых канатов, парусины и расщепленного дерева… Альтия вмиг поняла (а может, просто вспомнила), что случилось. Громадная волна снесла мачту и уволокла за борт старпома, и капитан Тэлли Вестрит самолично взялась распоряжаться матросами, и ее громкий, уверенный голос мигом прекратил начавшуюся было панику — команда ринулась по местам и принялась лихорадочно работать, спасая корабль… Тэлли была совершенно непохожа на свой портрет, написанный маслом и висевший дома у Альтии. Ничего общего с важной купчихой, сидевшей — на картине — в чопорном кресле, при черном шерстяном платье и белейших кружевах. Суровый муж, стоявший за плечом той дамы, гораздо более походил на морского капитана, но теперь Альтия знала, что на самом деле все было не так. Ну то есть то, что именно прабабушка заказала постройку «Проказницы», ей было известно с рождения. Но теперь она представала не просто деловой женщиной, сумевшей столковаться с кредиторами и корабелами. Во сне она предстала еще и человеком, беспредельно любившим море и корабли. Той самой прабабушкой, что так бестрепетно направила курс многих поколений своей семьи, решив в один прекрасный день обзавестись настоящим живым кораблем.