хрена…

Он легко перепрыгнул с палубы на причал. Несытое скопище шлюх и торговцев качнулось было к нему, но Кеннит угрюмо свел брови — и сомнительная публика отшатнулась, как от огня. Была все же у него в Делипае кое-какая репутация. Подумав об этом, Кеннит лишь еще больше расстроился. «Репутация! В Делипае! — мрачно думал он, шагая сквозь послушно расступавшуюся толпу. — Да это ж все равно что любоваться своим отражением в… луже мочи…»

Итак, он — внушающий ужас и почтение капитан корабля. Спрашивается, надолго ли? А только до тех пор, пока эти шавки, его подручные, опасаются его сабли и кулака. Пройдут годы, и появится кто-нибудь сильнее, быстрее, хитрее капитана Кеннита. А он пополнит ряды нищих, опустившихся личностей, что слоняются в переулках, рассчитывая ограбить пьянчужку… Либо торчат у задних дверей таверн в надежде поживиться объедками…

Ярость билась в его жилах, словно растекающаяся отрава. Он знал: было бы разумно подыскать место, где он сможет в одиночестве переждать одолевший его приступ черного настроения. Увы, в своем нынешнем состоянии он был всего менее склонен считаться с доводами рассудка. В этот момент он слишком ненавидел и себя, и весь свой мир. Его попросту тошнило от липкой черной грязи улиц и улочек, от пятен выплеснутых помоев, через которые он перешагивал, от вони и шума суетящегося Делипая. Как глупо было надеяться хоть что-то здесь изменить!.. Как желал бы он отомстить этому миру!.. Ах, если бы он только мог взять и уничтожить его!..

Он знал: пора было идти торговаться с купцами. Ему было плевать. Все равно перекупщики, действовавшие в Делипае, откачивали себе столько, что игра не стоила свеч. Гораздо выгоднее было сбывать награбленное в Калсиде…

В своем мрачно-отчаянном расположении духа Кеннит позволил стервятнику-перекупщику выторговать у себя шелк едва ли за половину его истинной стоимости. Но когда тот попытался так же лихо заграбастать у него бренди и циндин — Кеннит показал зубы, и торговец в итоге был вынужден здорово переплатить, чтобы только Кеннит не плюнул да не ушел со всеми товарами к его конкуренту.

Сделку скрепил простой кивок головой, ибо капитан настолько презирал перекупщика, что даже не снизошел пожать ему руку. Золото перекочует из кошеля в кошель завтра утром, когда портовые рабочие выгрузят товар с корабля. Договорившись об этом, Кеннит вышел из лавки купца, не прибавив более ни слова.

Снаружи уже сгущались летние сумерки. Шум буйного веселья, доносившийся из кабаков, делался все слышнее. Ему вторил пронзительный звон насекомых и лягушачий хор из ближних болот и заросших папоротником низин. Дневная жара спадала… но едва установившаяся вечерняя прохлада, казалось, лишь выпустила на волю новые волны омерзительных запахов, оскорблявших обоняние Кеннита. Жирная грязь улиц громко чавкала под его сапогами. Он старался держаться подальше от переулков и подворотен, зная, что там могут таиться головорезы, охочие до поживы. У кого-нибудь может хватить ума напасть на него…

Мало-помалу, словно вспоминая о чем-то, Кеннит осознал, что успел притомиться. Он хотел есть. И пить. И он был опечален.

Приступ ярости миновал, оставив его внутренне опустошенным и очень несчастным. Он попытался мысленно определить виноватого. Без толку. Уж если искать действительного виновника всех бед, следовало — как обычно — первую очередь оборотиться на себя самого, а эта мысль отнюдь не радовала капитана. Сам виноват — значит, некого изобличать и наказывать. Скверно. Как ни старался он учитывать и не повторять однажды сделанные ошибки, дело кончалось лишь тем, что он совершал новые…

Спустя некоторое время ноги сами собой принесли его к непотребному заведению Беттель. Низкие окна были забраны ставнями, но свет все-таки сочился наружу. Смутно доносилась и музыка, в том числе резковатое сопрано певицы. Во всем Делипае насчитывалась едва ли дюжина зданий в два и более этажа; так вот, веселый дом Беттель был один из этих немногих. Белые стены, крохотные балкончики, красная черепица на крыше… ни дать ни взять кто-то утащил калсидский бордель вместе с девицами, чтобы плюхнуть его в делипайскую грязь. На каждой ступеньке крыльца красовались горшки с цветами, тщившимися перебороть уличное зловоние. Два фонаря, сработанных из латуни и меди, мерцали по сторонам зеленой, украшенной позолотой двери. Двое мордоворотов, дежурившие на входе, начали этак понимающе ухмыляться. Кеннит подавил острое желание сцапать обоих за грудки и как следует стукнуть друг о дружку черепами, так, чтобы хрустнули кости. Безмозглые здоровяки, привыкшие добывать себе на жизнь исключительно кулаками!.. Им, наверное, казалось, что одной силы всегда будет достаточно, и лишь Кеннит знал, как глубоко они заблуждались. Эх, взять бы их за глотки и с наслаждением ощутить, как сминается под пальцами плоть, как сипят в раздавленном горле последние предсмертные вздохи…

Кеннит ограничился тем, что ответил на ухмылки головорезов медленной улыбкой, в которой, по-видимому, ясно прочитывались его мысли. Через несколько мгновений даже до тупых громил кое-что начало доходить, и они подались в стороны, пропуская его внутрь. Когда он проходил, они чуть ли не вжимались спинами в стену.

Двери заведения затворились у него за спиной, отсекая грязь и вонючую духоту Делипая. Кеннит ступил на ковер, залитый приглушенно-желтым светом. В воздухе витал знакомый запах духов Беттель вперемешку с острым дымным душком жженого циндина. Голос певицы и сопровождавший его сдержанный рокот барабанов слышались громче. Перед Кеннитом возник мальчик- слуга и безмолвно указал на его грязные сапоги. Капитан ответил кивком, и мальчишка стремительно припал на колени, чтобы начерно пройтись по сапогам Кеннита щеткой, а затем старательно навести лоск тряпочкой. После чего подал гостю тазик с прохладной водой и полотенце — смыть пот и пыль тяжкого дня. Возвращая полотенце, пират внезапно расчувствовался до того, что потрепал мальчугана по бритой макушке. Тот по-прежнему молча улыбнулся и бросился открывать перед ним следующую дверь.

Белая дверь медленно отворилась… Пение доносилось из комнаты, куда вошел капитан. Светловолосая женщина сидела на полу, скрестив ноги, и наигрывала на трех маленьких барабанах, выводя нескончаемую балладу об отважном возлюбленном, запропастившемся в морском путешествии. Кеннит едва удостоил ее взглядом. Ему уж всяко нужна была не эта девица с ее слезливыми песнопениями. Однако он не успел испытать и намека на нетерпение, ибо сама Беттель вспорхнула с мягких подушек своего трона и подхватила его под руку.

— Кеннит! — вскричала бандерша, и ее голос был полон ласкового упрека. — Наконец-то ты к нам пожаловал, бессердечный! «Мариетта» причалила уже давным-давно, так где ж тебя носило?

Ее черные от природы волосы были нынче перекрашены в рыжий цвет. Она была увешана драгоценностями и обильно надушена. Пышный бюст вздымался в вырезе платья, точно волны, грозящие перехлестнуть через борт.

Кеннит пропустил упреки Беттель мимо ушей. Он знал: предполагалось, что внимание бандерши очень ему польстит, и оттого неизменный ритуал встречи столь же неизменно вызывал у него раздражение. Уж конечно, Беттель не забывала его. Потому не забывала, что он ей за это платил. Он бросил взгляд поверх ее головы, обозревая комнату, убранную с безупречным вкусом. На диванах и в удобных креслах посиживали молодые люди и красивые женщины. Две девушки улыбнулись капитану. Обе были здесь новенькими. Все прочие старательно отводили глаза. Капитан снова повернулся к Беттель, продолжавшей весело ворковать.

— Что-то Этты не видно, — сказал он, прерывая поток комплиментов в свой адрес.

Хозяйка заведения погрозила ему пальчиком:

— Ты что себе думаешь, одному тебе она нравится? Не могла ж бедная девушка до бесконечности тебя ждать! Если опаздываешь, значит, будь готов к тому, что…

— Позови ее и отошли в комнату наверху. Хотя постой. Пусть сперва вымоется — пока я буду есть. Пришли мне чего-нибудь вкусного… только не рыбу и не свинину, а прочее — на твое усмотрение. Хлеба свежего не забудь. Теперь что касается вина, Беттель. У меня, чтобы