Тут Кеннит решил зайти с другого боку. Он поднял руку, прерывая доводы своего старпома.

— Соркор, — сказал он с обезоруживающей прямотой. — Я вообще хоть что-то для тебя значу?

Соркор замолк на полуслове (Кеннит на то и рассчитывал). Еще немного, и богатырь залился бы краской. Он открыл рот, снова закрыл… И наконец выдавил:

— Ну, то есть, кэп… Мы с тобой уж сколько вместе по морю ходим… И я что-то не припомню человека, который был бы со мной справедливее и…

Кеннит покачал головой и отвернулся, изобразив растроганный вид.

— Соркор, — сказал он. — Кроме тебя, никто в этом деле мне не поможет. Я никому не доверяю так, как тебе. А о живом корабле я бредил еще мальчишкой. Я верил, что однажды вступлю на палубу живого корабля… и нареку его своим. И… — тут он придал своему голосу хорошо рассчитанную хрипотцу, — иногда с тобой кое-что приключается, и ты обнаруживаешь, что можешь сыграть в ящик гораздо быстрее, чем предполагал. Моя нога… если верно то, что говорят про мою рану… — Он вновь повернулся к Соркору, широко раскрыл бледно-голубые глаза и докончил просто: — Может статься, это мой последний шанс.

— Ох, кэп, ну пожалуйста, не надо так говорить! — У Соркора выступили на глазах самые настоящие слезы. Кенниту пришлось закусить губу, чтобы не расплыться в улыбке. Он ниже наклонился над столом, пряча лицо. Вот тут он сделал ошибку — его костыль скользнул по гладкому полу. Кеннит устоял, схватившись за край стола… но несчастный гниющий обрубок все-таки ткнулся в пол. Кеннит взвыл от боли и наверняка рухнул бы, не подхвати его Соркор.

— Кэп, все хорошо, кэп… я держу.

— Соркор… — прошептал Кеннит еле слышно. Он вновь ухватился за стол и тяжело оперся на руки, чтобы не завалиться опять. — Можешь ты это сделать ради меня?

Он поднял голову. Его била крупная дрожь, он сам это чувствовал. Он с большим трудом удерживался на единственной ноге. «Я не привык, — сказал он себе. — Не привык, вот и все!» В глубине души он по-прежнему не верил, что рана может его доконать. Он поправится. Он всегда поправлялся, что бы с ним ни случалось… Но вот с гримасой страдания, перекосившей лицо, он ничего поделать не мог. И унять пот, катившийся по лицу, было не в его власти. «Коли так, надо это использовать!» И он тихо повторил:

— Можешь ты дать мне последнюю возможность осуществить мечту?

— Могу, кэп! Всенепременно могу! — Во взгляде Соркора боролись отчаяние и надежда. — Я раздобуду тебе живой корабль, кэп. И ты пройдешь по его палубам, и наречешь своим! Поверь мне, кэп!

Голос его звучал почти умоляюще.

Боль была мучительная, но Кеннит рассмеялся. Смех завершился кашлем. «Поверить тебе…»

— А есть у меня выбор?

Он не собирался произносить эти слова вслух, но они вырвались помимо его воли. Кеннит посмотрел на Соркора. Тот взирал на него с большим беспокойством. Кеннит заставил себя болезненно улыбнуться, в голосе прозвучала теплота:

— Все эти годы, Соркор… кому я еще доверял, кроме тебя? Вот и сейчас нет у меня выбора, кроме как опять взвалить на тебя ношу…

Он потянулся за костылем и взял его в руки, но вовремя понял, что как следует опереться на него не сумеет. Все силы, похоже, забирало происходившее в обрубке ноги… «Будем надеяться — выздоровление». Кеннит моргнул, веки внезапно отяжелели.

— Соркор… придется мне тебя попросить еще и до постели меня довести. Сам не смогу…

— Кэп!.. — только и сказал Соркор, вместив в одно-единственное слово всю бездну нерассуждающей собачьей преданности. Кеннит про себя решил, что поразмыслит об этом после. Когда отдохнет и почувствует себя лучше. «Вот ведь как. Попросил его о помощи — и тем самым еще крепче к себе привязал, заставил ждать моего одобрения…»

Кеннит решил, что все же правильно выбрал себе старпома. Будь на месте Соркора он сам, он бы нутром почуял открывшуюся возможность прибрать к рукам всю полноту власти — и не преминул бы ею воспользоваться. К счастью для Кеннита, Соркор явно соображал медленней его.

Соркор между тем неуклюже приблизился… и даже не подпер Кеннита, а просто поднял его на руки и понес укладывать в койку. Непривычное движение заново пробудило в ноге жестокую боль. Кеннит вцепился в плечо старпома, перед глазами все поплыло и закружилось… На некоторый миг все заслонил всплывший из глубины памяти образ отца. Черные баки, насквозь проспиртованное дыхание, вонь давно не мытого тела… Отец хохотал и кружился в пьяном танце, держа на руках маленького Кеннита. Воспоминание было окрашено восторгом и страхом…

Соркор бережно опустил его на койку:

— Я Этту пришлю, лады?

Кеннит слабо кивнул. Он хотел припомнить что-нибудь еще об отце, но детские воспоминания были слишком нечеткими. Они ускользали, не давая себя как следует рассмотреть. Вот неведомо откуда всплыло лицо матери — красивое, холеное, презрительное. «А он подает некоторые надежды, этот пострел. Может, и удастся из него воспитать… что-нибудь толковое…» Кеннит перекатил голову на подушке, стараясь вытряхнуть это из памяти… Дверь за старпомом затворилась.

— Ты не стоишь этих людей, — негромко произнес знакомый голосок. — Не могу взять в толк, за что они любят тебя? Честно тебе скажу: я только обрадуюсь твоему падению, когда однажды тебя выведут на чистую воду… вот только в тот день будет разбито много сердец, и это заранее огорчает меня. И что за странная случайность подарила тебе верность и преданность стольких людей?

Усталым движением Кеннит поднес к глазам руку с талисманом. На него зло смотрело крохотное личико, туго пристегнутое к тому месту, где стучал пульс. Кеннит фыркнул и коротко рассмеялся — возмущение талисмана его позабавило.

— Не случайность, а удача. Моя Госпожа Удача. И я стою своих людей — по праву удачливости моего имени и моей крови. — Тут он вновь рассмеялся, на сей раз над собой: — Преданность разбойника и блудницы… Вот уж сокровище.

— А нога-то у тебя гниет, — голос талисмана прозвучал зловеще. — Гниение распространяется по кости. Она будет вонять, истекать гноем и вытягивать из тебя жизнь. Потому что у тебя мужества не хватает взять и отсечь от своего тела зараженную часть. — И талисман скривился в ехидной улыбке: — Разгадал мое иносказание, Кеннит?

— Заткнулся бы ты, — тяжело проговорил капитан. Он чувствовал, что снова заливается потом. Это в новой-то рубашке… на постели, только что застланной свежими, чистыми простынями… Пропотел, как старый вонючий пропойца. — Хорошо, если я негодяй, то что можно сказать о тебе? Ведь ты — частица меня…

— В этом куске дерева когда-то билось великое сердце, — гордо объявил талисман. — Да, ты придал мне свои черты, и я говорю твоим голосом. Я связан с тобой… но дерево помнит. Я — не ты, Кеннит. И, клянусь, никогда тобой не стану!

— А тебя… никто… и не просит.

Говорить становилось все тяжелее, дыхания не хватало. Кеннит закрыл глаза — и канул в забытье.