ящичек, где положено было храниться его бортовому журналу. Там было пусто. Замок был давно взломан, даже деревянная дверца — размочалена в щепы. А бортжурналы, хранилища его памяти, — безвозвратно похищены. На эту новость Янтарь накинулась, точно чайка на мертвое тело, плавающее по волнам.

— Так вот почему ты на мои вопросы не отвечаешь? Или есть иная причина? Ты правда без бортжурналов совсем ничего не помнишь?… В самом деле? А почему же ты еще не забыл приходов Мингслея — или моих? О них ведь у тебя никаких записей нет?…

На это он только передернул плечами:

— Я, может, и позабуду тебя. Лет этак через десяток, когда ты потеряешь ко мне интерес и перестанешь посещать меня. Ты не понимаешь, что расспрашиваешь меня o событиях, случившихся задолго до твоего появления на свет? Попробуй, расскажи мне о своем раннем детстве. Ты себя очень хорошо помнишь в младенчестве?

— Не особенно. — И Янтарь переменила тему: — Знаешь, что я вчера сделала? Пошла к Даваду Рестару и сказала, что хочу приобрести тебя.

Выслушав такое, он надолго умолк. Потом холодно проговорил:

— Давад Рестар не вправе меня продавать. Он мне не владелец. И потом, живой корабль вообще не может быть продан и куплен — разве что родней у родни, и то разве что при безвыходных обстоятельствах.

Настал ее черед помолчать…

— А я почему-то думала, ты знаешь, — сказала она затем. — Ну что ж, если не знаешь, придется тебе рассказать, ведь это тебя касается. Совершенный, среди «новых купчиков» уже несколько месяцев ходят слухи о том, что ты выставлен на продажу. И Давад выступает как посредник. Поначалу твоя семья настаивала на таких условиях сделки, при которых ты больше не использовался бы как корабль, потому что… потому что они не желали нести ответственность за чью-то возможную смерть… — Янтарь вновь помолчала. — Совершенный… Насколько я могу быть откровенна с тобой? Иногда ты рассуждаешь так мудро и вдумчиво. Иногда же…

— Так, значит, ты надумала купить меня? Зачем? Что ты собираешься сделать из моего тела? Бусы? Мебель?

Он едва владел собой, его слова и голос были до предела язвительны. «Да как она посмела! Она!..»

— Нет, — с тяжелым вздохом ответила женщина. И пробормотала словно бы про себя: — Вот этого я и боялась. — Перевела дух и продолжала: — Мне надлежит сохранять тебя в прежнем виде и на прежнем месте. Таковы были мои условия…

— На прежнем месте? Вечно на берегу, на цепях?… Чтобы на меня чайки садились, а под килем рылись крабы? Торчать здесь, пока те мои части, что из обычного дерева, не догниют окончательно и я не начну визжать, разваливаясь на куски?!

— Совершенный! — Она выкрикнула его имя с болью и гневом. — А ну-ка прекрати, слышишь? С чего ты взял, будто я позволю такому случиться с тобой? Ты должен выслушать меня до конца, понял? Потому что мне, как я полагаю, может понадобиться твоя помощь! А если ты сейчас ударишься в подозрения и обвинения, я не смогу тебя выручить! А мне ничего так не хочется, как тебя выручить! — она снова остановилась перевести дух. — Ну так что? Будешь ты наконец слушать? Дашь мне возможность все тебе объяснить?

— Объясняй, — буркнул он мрачно. «Все ложь и отговорки. Обман и предательство…» Что ж, он выслушает. Выслушает — и попробует что-нибудь придумать, чтобы отбиться от них. От них от всех…

— Ох, Совершенный… — хрипло выговорила она. И приложила ладонь плашмя к его корпусу. Он постарался не обращать внимания на это прикосновение, но помимо воли уловил сильнейшее чувство, трепетавшее в токах ее крови. — Семейство Ладлаков — твоя семья — переживает трудные времена. Очень трудные. Многим старинным семействам сейчас приходится нелегко. Причин тому множество: подневольный труд, войны на севере… Можно долго перечислять. Как бы то ни было, твоему семейству нужны деньги — и срочно. «Новые купчики» об этом прослышали и загорелись мыслью приобрести тебя. Не думай плохо о Ладлаках… Они отклонили множество предложений. Но когда им стали предлагать действительно высокую цену — они оговорили, что не станут продавать тебя никому, кто намерен использовать тебя по прямому назначению: в качестве корабля. — Совершенный ощутил, как она покачала головой. — «Новые купчики», — продолжала она, — поняли это так, что цену следует поднимать еще и еще — пока Ладлаки не согласятся-таки продать тебя как корабль… — Янтарь вздохнула и продолжала уже спокойнее: — Примерно тогда же до меня дошли слухи, что, дескать, единственные суда, способные ходить по реке Дождевых Чащоб и возвращаться невредимыми, — это живые корабли. Диводрево якобы противостоит разъедающим белым водам, извергаемым время от времени верховьями реки. Мне показалось, что это похоже на правду: то-то ты годами стоишь здесь и не гниешь. Это объясняет и то, зачем семьи на поколения влезают в долги, лишь бы обзавестись кораблем вроде тебя. Только таким образом можно участвовать в торговле с Чащобами… В общем, слух распространился, и твоя цена сразу поползла вверх. «Новые купчики» наперебой обязуются никого не винить, если ты перевернешься и кого-то убьешь, и стараются перебить тебя друг у дружки… — Янтарь умолкла, а потом негромко спросила: — Совершенный, ты меня слушаешь?

— Слушаю, — ответил он, слепо глядя на океан. И добавил голосом, лишенным всякого выражения: — Прошу тебя, продолжай.

— И продолжу. Не потому, что мне очень нравится об этом говорить, просто тебе следует знать. До сих пор Ладлаки отказывали всем покупателям. Возможно, боятся гнева других старинных семей, если продадут тебя на сторону и таким образом откроют чужакам дорогу в Чащобы. Ведь то, что оттуда привозят, — последний бастион торговцев Удачного… А может, хоть они тебя и забросили, некое семейное чувство еще не вполне умерло… Ну так вот. Я и сделала свое предложение. Не такое щедрое, как другие, мне ведь богатством с «новыми купчиками» не равняться. Но к своим деньгам я присовокупила обещание, что ты останешься невредим и на воду спущен не будешь. Ибо мне показалось, что Ладлакам ты все еще не безразличен. Может, это прозвучит странно, но, удерживая тебя здесь, они хотят обезопасить тебя…

— Ну да. Конечно. Странного родственника надо заковать в цепи и держать на чердаке. Или в подвале. Или еще где-нибудь, чтобы не мозолил глаза и не путался под ногами. Так в Удачном исстари поступают с сумасшедшими и увечными… — И он горько рассмеялся: — Возьмем, например, торговцев из Дождевых Чащоб…

— Кого?…

— Вот именно. «Кого?» Никто не слышал о них, никто их не знает, никто не оспаривает старинных правил благопристойности, и уж мы с тобой — всех менее… Но давай дальше, я слушаю. Допустим, купила ты меня, не трогаешь и не ходишь в море… дальше-то что?

— Ох, Совершенный… — Теперь голос у нее был совершенно несчастный. — Если бы это зависело от меня… Если бы я могла мечтать, как дитя, твердо уверенное, что мечты сбудутся… Тогда я бы сказала, что обязательно приведу сюда рабочих, которые починят тебя и поставят на ровный киль[79]. А я устроюсь жить внутри. На скалах над тобой я бы устроила сад, изобильный цветом и ароматом. Там жили бы птицы и пестрые бабочки, оттуда до самого песка спускался бы плющ… А кругом тебя я установила бы красивые камни и устроила пруды, наполняющиеся во время прилива. Там я поселила бы актинии, морских звезд и маленьких красных крабов… — Чем далее она рассуждала о своем странном видении, тем большей страстью наполнялся ее голос. — Я бы жила и работала внутри твоего корпуса, а вечером ужинала бы на палубе, и мы бы с тобой рассуждали о событиях дня. А если я позволю своему воображению совсем уже развернуться… Отчего не помечтать о том, как однажды я раздобыла бы диводрева… и сумела бы должным образом обработать его — так, чтобы восстановить твои глаза и вернуть тебе зрение. По утрам мы бы вместе смотрели, как солнце поднимается из-за моря, а вечером — как оно садится за наш садик на скалах. И тогда я сказала бы всему остальному миру: живи как знаешь, мне больше нет до тебя дела. И мы были бы счастливы — ты да я…

Совершенный так растерялся, что некоторое время молчал, не зная, что и сказать. Ребяческая мечта, прозвучавшая так неожиданно, разбудила в нем маленького мальчишку: