распухла уже вся кисть. И под повязкой мокнет… — Уинтроу сглотнул. — Вот ведь незадача. Я же раньше ухаживал за покалеченными, не как целитель, конечно, но вычистить рану и повязку переменить сумею. Но чтобы моя собственная рука… Знаешь, со вчерашнего вечера я так и не набрался мужества ее осмотреть… Он помолчал, справляясь с собой.

— Ну не странно ли? — продолжал он напряженным, срывающимся голосом. — Я ведь присутствовал, когда Са’Гарит отнимал ногу одному человеку. Это было необходимо для спасения жизни, и все мы отчетливо понимали, что ногу уже не спасти, но тот человек знай повторял: «Нет, нет, давайте еще чуток подождем, авось полегчает…» — притом что мы-то воочию видели: ему час от часу только делалось хуже. Хорошо, жена наконец уговорила его позволить нам совершить то, что мы предлагали… И я еще себя спрашивал, ну зачем он оттягивал и оттягивал, ведь, кажется, лучше было бы покончить с таким делом как можно скорей?… Откуда подобная боязнь расстаться с гниющим куском плоти? Просто оттого, что некогда это была полезная и здоровая конечность?…

Он вдруг замолк и как-то очень беспомощно наклонился вперед, баюкая руку, и Проказница ощутила горячечное биение боли, которым изуродованная кисть отзывалась на каждый удар сердца.

— Теперь мне кажется, — продолжал Уинтроу, — что раньше я совсем не приглядывался к своим рукам и очень мало думал о них. Руки жреца… люди так любят упоминать о них. Мне при рождении достались отменные руки. Десять пальцев, и все такие ловкие, работящие… Я ведь мастерил витражи из цветного стекла. Ты не знала, Проказница?… Я садился за верстак и с головой погружался в работу… так, что руки двигались словно сами собой… И вот теперь…

Он вновь потерянно замолчал, и Проказница дерзнула подать голос:

— Моряки нередко теряют пальцы. И даже руку или ногу. Но все равно эти моряки…

— Я не моряк. Я жрец. Я должен был стать жрецом! Я готовился и учился, пока отец не приговорил меня… к этому. Он разрушает меня. Он намеренно хочет уничтожить меня. Он и его люди издеваются над моей верой, а когда я пытаюсь отстаивать мои идеалы — обращают их против меня. Я больше не могу это выдерживать. То, что он со мной делает… то, что все они со мной… Они убивают…

— Но все равно, — перебила Проказница, — эти моряки остаются сами собой. С пальцами или без пальцев. Что тебе в пальце, Уинтроу? Ты не палец, ты человек. Ты ведь обрезаешь ногти и волосы — но остаешься все тем же человеком по имени Уинтроу. А коли ты жрец, то и о девяти пальцах останешься таковым. Если жизнь так распорядилась, что ты должен утратить палец, значит, ты утратишь его. Но только не усматривай в том предлога прекратить быть собою самим! — Она помолчала, почти наслаждаясь изумленным молчанием своего собеседника. Потом продолжала: — Мне не так много известно о твоем Са, Уинтроу. Зато я многое знаю о Вестритах. Ты станешь тем, кем тебе предназначено стать, будь то мореплаватель или священник. Ну так берись за дело — и становись им! Не позволяй им ничего сделать с тобой. Делай себя сам! Будь тем, кто ты есть, и всем остальным со времени придется с этим смириться, хотят они того или нет. И если ты хочешь вылепить себя по образу и подобию Са — валяй, лепи! И не хнычь!

— Кораблик мой… — Уинтроу произнес это совсем тихо, но прозвучало как благословение. Он прижал здоровую ладонь к ее доскам… А потом, чуть-чуть помедлив, — положил и больную. Впервые с тех пор, как ушла в свой неведомый путь Альтия, Проказница ощутила, как кто-то из родни потянулся к ней, испрашивая толику ее силы. Она сомневалась, что Уинтроу сделал это сознательно. Быть может — когда он склонил голову и зашептал про себя, он думал, что молится своему Са. Но к кому бы он ни обращался — ответить ему суждено было именно ей.

— Уинтроу, — негромко позвала она, когда он кончил шептать. — Иди без промедления к отцу и расскажи ему, что следует сделать. Да потребуй, чтобы все произошло здесь, возле меня. Потребуй от моего имени, если твоего желания уважить не захотят!

Она боялась, как бы его вновь не одолели сомнения. Но нет — он сразу поднялся, ловким, сильным движением. И, никому ничего не говоря, направился прямо к капитанской каюте. Вот он решительно стукнул в дверь здоровой рукой…

— Кто там, входи, — откликнулся изнутри Кайл.

Проказница не имела возможности видеть всего, что происходило у нее внутри. Скорее она провидела это посредством чувства, для которого у людей не имелось даже названия, ибо оно не было им присуще. Она в полной мере ощущала, как громыхало о ребра сердце Уинтроу, стоявшего навытяжку перед отцом. И победный трепет, пронизавший его, когда Кайл оторвался от документов на груз, которые изучал, и едва ли не вздрогнул при виде сына, так отважно решившегося его потревожить.

— Что тебе понадобилось? — бросил Кайл резко. — Ты здесь юнга, не более. Я твое нытье выслушивать не собираюсь!

Уинтроу спокойно дослушал его до конца. А потом ровным голосом произнес:

— Мне нужно отнять палец, господин капитан. Его раздавило, он воспалился и я знаю, что воспаление не пройдет. — Едва заметно перевел дух и добавил: — Я хотел бы сделать это прямо сейчас, пока можно обойтись только пальцем и спасти кисть.

Кайл ответил не сразу… Когда же ответил, его голос странно охрип и был полон неуверенности:

— Ты… это тебе старпом сказал? Он тут у нас на борту врачеванием занимается…

— Необязательно быть лекарем, чтобы понять, что к чему, — пожал плечами Уинтроу. — Вот, сам посмотри. — И с ужасающим спокойствием, в котором — Проказница была уверена — он сам себе отчета не отдавал, Уинтроу принялся разматывать слипшуюся повязку. Его отец чуть слышно кашлянул. А Уинтроу все тем же ровным голосом заметил: — Ну вот, уже и запах пошел. Так что чем быстрее мы его отрежем, тем лучше.

Ножки стула скрипнули по палубе — его отец поднялся.

— Присядь, сынок… Я сейчас помощника позову.

— Лучше было бы тебе самому это сделать, господин капитан. Если тебе не трудно, конечно. И — непременно на палубе, возле носового изваяния. — Проказница ощутила, как Уинтроу обвел каюту нарочито внимательным взглядом: — Незачем здесь кровью все пачкать.

— Я не… Я никогда…

— А я покажу, где и как резать, господин капитан. Это на самом деле не сложнее, чем курицу разделать для супа. Надо просто сразу попасть в сустав, вот и все. Меня в монастыре этому обучили. Лекарское дело иногда вправду очень напоминает готовку. Надо знать нужные травы и устроение… плоти. И, конечно, разбираться в ножах…

«Да он же ему вызов бросает!» — сообразила Проказница. Она не осознавала всего происходившего в капитанской каюте и весьма сомневалась, что Уинтроу осознавал. Она попробовала осмыслить… Если Кайл откажется резать воспаленный палец на руке сына, он некоторым образом проиграет. Как проиграет и что?… Проказница ни в чем не могла быть уверена, но дело было как-то связано с тем, кто из них в действительности распоряжался жизнью Уинтроу и направлял ее. А может, Уинтроу пытался заставить отца в полной мере понять ту жизнь, на которую он обрек его, — так сказать, явить ему всю полноту ее жестокости и неприглядности. А еще присутствовало вполне дурацкое стремление рискнуть и пострадать — то, от чего он так решительно отказывался в городе Крессе. За тот поступок ему навесили ярлык труса и сочли неженкой, боящимся боли. Так вот, сейчас он всем им покажет…

По телу Проказницы даже озноб пробежал от гордости за него. Поистине, он был очень несхож с прочими Вестритами, когда-либо ступавшими на ее палубу!

— Я старпома позову, — повторил Кайл Хэвен.

— У него не получится, — тихо сказал Уинтроу. Кайл пропустил его