положения простого гида, во всем дворце не осталось ни одной живой души. А опустело здание после прихода китайцев с их репродукторами, пропагандой и машинами на колесах, оскверняющими землю. Неужели они не понимают, что колеса ранят землю и возбуждают гнев богов? Что в один прекрасный день боги потребуют их к ответу? Или им на все наплевать?

Из Поталы были вывезены золотые изваяния Будды, дорогие ковры и гобелены, все, что можно переплавить или использовать для украшения домов коммунистов, которые лишь на словах отвергают приверженность к материальным благам. Только апартаменты далай-ламы остались нетронутыми, здесь на календаре черным был отмечен день, когда он бежал из страны. Дворец ждал его. Однажды он вернется, непременно вернется. А до тех пор ему, Тондупу Финтсо, придется быть музейным гидом, занимаясь бессмысленными делами и влача безрадостное существование.

Он скучал по исполненному таинственного значения пению монахов, которое продолжалось целыми днями, захватывая и большую часть ночи. Скучал про янтарному мерцанию больших медных светилен, наполненных яковым маслом, по чистому белому жертвенному огню, чье святое сияние озаряло все внутренние покои.

Только богато изукрашенные стены напоминали о прежних просвещенных временах. Только запах якового масла и человеческого пота будил в памяти бесчисленные воспоминания.

Тондуп проходил по залам и комнатам, приводя во вращение, колеса, надеясь, что боги внемлют его молитвам. Колеса, казалось, поскрипывали: «Изгоните китайцев. Изгоните китайцев. Возвратите далай-ламу».

Но проходили годы, а далай-лама по-прежнему оставался в Индии. Хорошая страна. Святая страна. Но не его страна. Надежда постепенно увядала в стареющем сердце Тондупа Финтсо, последнего настоятеля Поталы.

Временами он даже готов был принять духовное руководство панчен-ламы, который, хотя и является вассалом Пекина, все же принадлежал к их вере. Но панчен-лама умер в Пекине при невыясненных обстоятельствах. Официально причиной его смерти была названа сердечная недостаточность. Но в эти ужасные дни якобы по той же причине умерли и его родственники, и его советники.

Пекин, очевидно, разочаровался в этом панчен-ламе. Поговаривают, будто у них появился новый панчен-лама, но пройдет много лет, прежде чем он взойдет на Львиный трон. Гораздо больше, чем ему, Тондупу Финтсо, остается жить на этом свете.

Поэтому остается только вращать молитвенные колеса и надеяться на чудо.

Громкий стук во входную дверь с трудом проник в глубь огромного дворца. И все же скрип молитвенных колес не заглушал его полностью. Наверное, китайцы. Только китайцы способны так бесцеремонно молотить в священную дверь, только китайцы с их грубой речью и безбожными требованиями горазды вламываться в такое время ночи.

Скользнув, словно блуждающее привидение, к большой входной красной двери, Тондуп Финтсо распахнул ее.

Зрелище, которое он увидел, ошеломило его, у тибетца даже перехватило дыхание.

Перед ним стоял монгол в остроконечной шапке, какую носят люди его национальности. На плече у него лежало тело, закутанное в шафранно-желтое облачение. Рядом с ним стоял кореец, глубокий старик с карими глазами и живым властным взглядом.

– Отойди, жрец. – Монгол грубо отпихнул тибетца. – Пропусти мастера Синанджу.

Тондуп Финтсо отпрянул. В течение многих поколений ни один мастер Синанджу не ступал на землю Тибета.

– Что вам нужно? Дворец закрыт.

– Убежище, жрец, – ответил мастер Синанджу.

– Вас ищут китайцы?

– Пока еще нет. Но скоро начнут разыскивать.

Тондуп Финтсо молитвенно приложил руки ко лбу.

– Убежище вам предоставлено, – тихо сказал он.

Монгол шлепнул по спине лежавшую у него на широких плечах фигуру и сказал:

– Где ей можно лечь спать?

Вытянув вперед бритую голову, Тондуп Финтсо с любопытством всматривался в черты лица бесчувственной женщины. Он отметил взлохмаченные волосы, окрашенные шафраном, нездоровые бледные щеки.

– Белоглазая? – спросил он, изумленно моргнув.

– Протри глаза, жрец, и отведи нас в самую дальнюю, самую безопасную в этом дворце комнату, – приказал мастер Синанджу.

– Это Потала, и самое безопасное место – покои далай-ламы. Но там запрещено жить всем, кроме далай-ламы.

– Это бунджи-лама, собачье отродье! – пробурчал монгол.

– Бунджи?!

– Быстро!

Тондуп Финтсо поспешно закрыл большую входную дверь и, прихватив с собой светильню, наполненную яковым маслом, повел за собой вновь прибывших. Бунджи-лама! Бунджи- лама здесь! Да, ходили какие-то слухи, но Тондуп Финтсо не придавал им значения, мало ли что болтают на улицах женщины и всякие бездельники. Бунджи! Бунджи он ни в чем не может отказать.

Ни в чем, мысленно повторил он, даже если бунджи принадлежит к секте красных шляп.

Базальтовая тьма тибетской ночи постепенно переходила в кобальтовую, и массивы увенчанных снежными венцами безымянных гор озарялись розово-золотыми лучами восходящего солнца, когда Римо Уильямс одолел очередной подъем и остановился.

Внизу, в зеленой долине, лежал бетонный тибетский город. Пусть и небольшой, город занимал собой всю долину, объехать его было невозможно, только повернуть назад или пойти дальше пешком.

Римо понял, что это не Лхаса. Он кое-что читал об этом городе и имел о нем некоторое представление. Лхаса с ее однообразными серыми постройками, жестяными крышами не имела ничего общего с историческими традициями Тибета. Только китайцы могли соорудить такой безрадостно- унылый город в самом сердце сказочно живописного тибетского пейзажа.

Пока Римо раздумывал, что ему делать дальше, что-то просвистело над его головой. Хорошо тренированные чувства сразу подсказали ему траекторию летящего предмета. Опасности не было, Римо даже не стал пригибаться, всего лишь взглянул вверх.

Стрела! Тщательно отполированная, с хвостом из вороньих перьев она была снабжена не обычным наконечником, а коробочкой с многочисленными отверстиями. От нее-то и исходил свист.

Римо мигом определил, откуда пущена стрела. На утесе, глядя на него, стоял одинокий человек. Не китаец. В своем угольно-черном национальном костюме он смахивал скорее на монгола. На шее у него болталась изукрашенная коробочка тикового дерева. И он высоко, как бы давая сигнал, поднимал свой прочный лук.

Уильямс уже достаточно насмотрелся ковбойских фильмов, чтобы