хвостовой винт ударился о скалу и воздушный корабль превратился в огромный огненный шар. Точнее говоря, в ничто.

Римо снова сел за руль и помчался дальше сквозь тьму бесконечной тибетской ночи, раздумывая о том, кто же все-таки такой этот Гонпо Джигме.

Впрочем, он знал наверняка, что он такой же Гонпо Джигме, как Скуирелли Чикейн – бунджи-лама.

Целый день сорок седьмой бунджи-лама, воплощение Будды Будущего, стоически переносила тяготы и лишения тюремной жизни. Она медитировала в своей камере, стремилась обрести высшее сознание. К сожалению, ей это плохо удавалось. И все же, невзирая на терзающую ее боль, актриса не теряла надежды.

– Эй вы, – вопила Скуирелли Чикейн, приблизившись к двери. – Если нельзя позвонить по телефону, верните мне по крайней мере мои вещи!

Голос ее гулко отдавался в темноте отсыревшего коридора, но если кто и слышал ее жалобный зов, последствий это никаких не возымело.

– Как насчет моего бычка? От него почти ничего не осталось?

Ответа по-прежнему не было.

– Дайте хоть какой-нибудь галлюциноген. Из тех, что вы сами лижете! – с надеждой выкрикнула Скуирелли.

Но вместе с последними отголосками умерла и надежда. Актриса уселась на кучу песка и застонала.

– Просто уму непостижимо! Притащилась в такую даль, а мне отказывают в каком-то занюханном окурке.

Похлопав руками по своей шафранно-желтой шевелюре, она добавила:

– Неужели эта проклятая головная боль никогда не пройдет?

– Подави боль, – прозудел Лобсанг Дром. – Превозмоги!

– Попробуй превозмоги ее, когда в висках так и молотит.

– Ваше святейшество должно подавать пример всем остальным узникам, – напомнил ей Лобсанг. – Своими страданиями вы облегчаете страдания этого мира.

– Да пойми же ты наконец, я хочу вырваться из этой адской дыры. Сюжет топчется на месте. Представляю себе, как публика валит из зала, чтобы купить себе попкорна. Обратно никто уже не возвращается. Критики просто линчуют меня.

– Бунджи-лама выше всякой критики, – наставительно произнес Лобсанг.

– Скажите это Сискелю и Эберту[34]. Во мне так и звучит голос толстяка: «Скуирелли Чикейн следовало бы продолжать сниматься в фильмах, в которых ее привыкла видеть публика». И пошло-поехало. Можно подумать, он что-нибудь понимает!

Внезапно старый замок заскрежетал, задвигался.

– Кто там? – прошептала Скуирелли. – Меня выпускают?

– Это я, о бунджи, – ответил скрипучий голос.

– Кто «я»?

– Мастер Синанджу. Я пришел освободить вас.

Скуирелли привстала на носочки и попыталась взглянуть в крошечное окошечко. Но она ничего, кроме стен коридора, не увидела.

– Никого не вижу, – пожаловалась она.

– С кем вы разговариваете, бунджи? – встревоженно спросил Кула.

– С этим маленьким человечком – Синатрой.

– Мастер Синанджу пришел освободить нас! – радостно воскликнул Кула.

Скрежет в замке ни на минуту не прекращался.

– Пустое дело, – махнула рукой Скуирелли. – Они запирали дверь вдвоем и еле-еле вытащили ключ. Отпереть они, пожалуй, и вшестером не смогут.

Замок жалобно скрипел и звенел.

И вдруг, к крайнему изумлению Скуирелли Чикейн, дверь камеры отворилась.

В коридоре стоял сухощавый кореец в черной одежде. На его прежде лысой голове блестели черные волосы.

– Ты что, отрастил волосы? – удивилась женщина.

– Это парик, – отмахнулся Чиун. – Пошли. Надо освободить и других.

Застрявших ключей в других замках не оказалось. Жаль, промедление, возможно, смерти подобно. Сначала Чиун подошел к двери Кулы и осмотрел стержни петель. Они были толстыми, как ружейные стволы. Толстыми, прочными и очень большими. А большие препятствия иногда брать легче.

Опустившись на колени, коротким, резким ударом ладони кореец перерубил нижние петли. Они переломились, как палки под топором. Точно так же Чиун переломил и верхние стержни.

Кула поспешно открыл дверь и отставил ее в сторону.

Точно так же не устояли перед силой и ловкостью мастера Синанджу и другие двери.

Когда появился Лобсанг Дром, Скуирелли Чикейн подбросила свою темно- бордовую шапочку в воздух.

– Вот это класс! Класс! Настоящая кульминация, которой я ждала! – Скуирелли встала на колени и поцеловала Чиуна в голову со словами: – Я хотела бы, чтобы ты был высоким, темным и красивым, но к тому времени, когда они отснимут пленку, ты, может, таким и станешь.

– Что там ворчит эта женщина? – спросил мастер Синанджу у Кулы. Огромный монгол пожал плечами: кто, дескать, может измерить глубину мыслей белой ламы?

Скуирелли ощутила на губах странный вкус. Пришлось вытереть их. На шафранно-желтом рукаве осталось черное пятно.

– Что это? – удивилась она.

Чиун пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Сейчас нельзя терять время попусту. Нам еще предстоит пройти мимо китайских тюремщиков.

– Мне бы только добраться до телефона! Я вызову сюда морских пехотинцев.

Во всей тюрьме Драпчи был всего один телефон. И стоял он на столе начальника тюрьмы, полковника государственной безопасности Фанг Лина.

Как раз в этот момент он разговаривал с Пекином.

Как же долго ему пришлось дозваниваться до столицы! Вернее, до министра государственной безопасности, по личному приказу которого всемирно известную Скуирелли Чикейн заключили в тюрьму и запретили ей всякий контакт с Америкой. Теперь Фанг Лин ожидал дальнейших инструкций.

Только бы министр безопасности ответил на его вызов.

Он пытался прозвониться всю ночь. Много раз просил передать, что звонил. Никакого ответа так и не последовало. Полковник Фанг начал подозревать, что ему придется действовать без инструкций. С этой тигрицей Скуирелли Чикейн ему следует управиться самому. Полученные им указания были чрезвычайно просты. Посадить мнимую бунджи-ламу в тюрьму. Держать ее под арестом до