– Слишком поздно.

– Но ведь когда-то вы знали все это?

– Тогда в моей башке не плескались, как в свином корыте, все эти живые и мертвые языки. Тогда... да, тогда мне не снились сны на латыни и греческом. Единственным языком, который я знал, был оджупа.

– Но вы сможете его вспомнить. Так было со многими. У меня здесь перебывало очень много молодых людей – они тоже учились в университете и чувствовали себя в точности как вы сейчас, но потом вернулись домой, в свои страны, – и все пошло на лад, уверяю вас! Их мучило только то, что они здесь, вдали от дома. Нужно просто встать и оглянуться вокруг – и вам сразу станет лучше! Попробуйте!

Буйвол Билл не мигая смотрел в черную дырку дула. Он был уверен, что ничего не почувствует – собственно, именно этого он и добивался. С другой стороны, почему бы не попробовать встать – может, из этого действительно что-нибудь выйдет?

Он опустил пистолет. Миссис Тракто не смогла сдержать широкой счастливой ухмылки. Это удивило Билла – он и не знал, что эту бабу может волновать что-нибудь, кроме платы за его койку или поползновений затащить его в свою собственную. Именно поэтому, надо думать, она распахивала настежь дверь спальни каждую ночь.

– Ну вот. Разве вам не полегчало?

– Вроде все по-прежнему, – пожал плечами Билл.

– Это потому, что вы далеко от родины. Возвращайтесь домой! К себе в резервацию. Вы увидите, все будет в порядке.

– Там больше не моя родина.

– Это вы так думаете сейчас. А когда вернетесь туда – все будет совсем по- иному. Я знаю. Поверьте мне.

Это, конечно, была ложь, но ложь во спасение – во спасение голубых в розочку обоев. Откуда было знать квартирной хозяйке Анджеле Тракто, что с ее легкой руки на земли оджупа, штат Оклахома, отправится тот, о чьем появлении на свет будет скорбеть позже все человечество, тот, кто поставит мир на грань последнего испытания – конца света!

И если бы ей сказали, что кара, не сотрясавшая землю с тех времен, когда ближний впервые поднял руку на ближнего, вновь нависнет над миром, ответ у миссис Тракто был бы готов – до тех пор, пока она не нависнет над ее голубыми обоями, ей плевать на все кары, взятые вместе. Она ведь не знала, что именно изучал в университете этот крепкий молодой человек. Она не читала древних текстов, и ей было невдомек, что они встретятся – два древних языка, греческий и оджупа, в колеблющемся свете костра в ту ночь, когда эта ходячая водородная бомба – этот юноша ступит, вернувшись домой, на тропу своего народа.

Миссис Тракто не знала всего этого.

Впрочем, одно она знала точно – ее голубые в розочку обои спасены.

– Я и не подозревал, что вы так много знаете о людях, – удивленно покачал головой Буйвол Билл, кладя пистолет на тумбочку. – Честное слово, даже представить не мог.

На следующее утро ноги Буйвола Билла уже ступили на землю оджупа, штат Оклахома, – края нескончаемой жары, пыли, трущоб с косо торчавшими телевизионными антеннами и сточными канавами, в которых валялись пустые бутылки из-под виски. Здесь в первые же секунды ему стало ясно, почему он уехал отсюда три года назад: никакого будущего. И никакого прошлого – для него, по крайней мере.

– Эй, Билли-парень, рад видеть ты есть обратно, чувак! – подобное приветствие могло исходить только от Бегущего Оленя.

Имя свое, впрочем, он получил в честь марки трактора – ведь каждый знает, что трактор во сто крат надежнее любого зверя. К тому же настоящие олени уже Бог знает сколько времени не появлялись на землях оджупа, а тракторы с оленьей головой на капоте пахали эти земли не одно десятилетие.

– Я вернулся домой, – поднял голову Буйвол Билл.

– Ну, как жизнь в большой город? – спросил Бегущий Олень, заправляя оранжевую пластиковую ветровку в «Леви Страусе».

– Я бежал оттуда. Я хочу забыть все, чему научился там. Я больше не знаю, кто я такой. Хочу пойти на могилу брата. Спеть там нашу песнь смерти. Ты пойдешь со мной, Бегущий Олень? И приведешь с собой тех, кто еще помнит язык оджупа? И шамана – он знает наши обычаи!

– Ты точно не хотеть пивка вначале, да?

– Не хочу я никакого пива. И никакого виски. И трактора видеть тоже не хочу. Я хочу снова быть оджупа. Даже эта одежда белого человека тоже мне не нужна.

– Эй, если ты не хотеть эти класс штаны, я брать себе, о'кей?

Бегущий Олень весело подмигнул Биллу.

– Можешь взять себе все. Только помоги мне спеть на могиле брата, и пусть с тобой придут шаман, и Маленький Лось, и мой отец тоже. И не называй меня Биллом, Бегущий Олень. Мое имя – Большой Буйвол.

В эту ночь тело его наконец прикрыла одежда, в которой он чувствовал себя, как должно, – руки и ноги открыты, свободны; и он шел вместе с товарищами детских игр к могиле брата, и под взошедшей над степями Оклахомы полной луной воссоединился наконец с теми, кто был с ним одной крови, в молчаливом поминовении соплеменника, ушедшего от них к тем, кого нет более в этом мире.

От ночного холода кожа его стала похожа на гусиную, но он не замечал этого – старые полузабытые песни возвращались к нему: теплые, как молоко матери, родные, как отеческое объятие, слова возникали откуда-то из глубины горла, танцевали на языке, целовали в губы, словно всегда жили где-то в его памяти. Меблирашки в Чикаго, долгие часы бдений в библиотеке – все исчезло в один короткий миг. Ноги его стояли на родной земле, и он был оджупа. Миссис Тракто, квартирная хозяйка, оказалась права. Это – его дом, и он больше никогда его не покинет. Сами собой на его губах возникли слова – песнь о потере, песнь о возвращении, и он, словно растворившись в музыке родного языка, медленно вымолвил:

– Atque in perpetuum frater, ave atque valle.

Улыбаясь, он повернулся к стоявшим рядом друзьям и увидел их окаменевшие лица и лицо шамана, обычно бесстрастное, а теперь перекошенное от гнева. Остальные соплеменники взирали друг на друга в полном недоумении.

– В чем... в чем дело?

– На каком языке ты говорил сейчас, о брат наш Большой Буйвол?

– На оджупа. Он так прекрасен. Я сказал брату: «Покойся в вечности, брат мой; здравствуй и прощай».

– Это не оджупа, никогда такой не был, – озабоченно изрек Бегущий Олень.

Над раскрашенным в священные цвета лицом шамана колыхнулись перья, он медленно качнул головой.

– Но... эти слова я услышал в своей душе! – запротестовал Большой Буйвол. – Именно так говорят в таких случаях оджупа. «Здравствуй и прощай». Это из поэмы о юноше, который возвращается из дальних земель и узнает, что брат его умер. И он говорит: «Покойся в вечности, брат мой; здравствуй и прощай». Ave atque valle.

Ударив себя по лбу, Большой Буйвол в изнеможении застонал. Он только что процитировал латинскую поэму Катулла! И «дальние земли», о которых он говорил, – глубинка давно канувшей в вечность Римской империи.

Повернувшись, он упал на колени перед шаманом:

– Спаси меня! Прошу, спаси меня. Убей во мне чужеземных духов. Избавь меня от проклятия белого человека, о великий шаман! Мне не нужны его знания. Не нужны его языки. Я хочу видеть сны на языке моего народа!