на них никакого влияния.

— Хорошо, но все-таки что это?

Когда Джеллико услышал ответ — формулы базовых химических веществ, входящих в состав горючей жидкости для огнеметов, — он едва не грохнулся на пол. Покачнувшись, он тем не менее устоял на ногах, успев опереться на высокую напольную пепельницу. Джеллико объявил, что ему нехорошо, и оба мистер Гордонс и таможенный инспектор — разрешили ему вернуться в зал через арку металлоискателя.

Он шел, шаркая ногами, словно больной, пока стальные двери таможни не скрылись из вида, после чего бросился бежать. Джеллико все еще чувствовал слабость в ногах, но надеялся, что его легкие все же выдержат, если даже он пробежит так целую милю. Он будет дышать и бежать, дышать и бежать от охватившего его невероятного страха, от ужаса, который ему внушал тот, которого он согласился убить. Он не знал, кто был тот человек, но понял, что никто на свете не сможет с ним совладать. Если даже такой человек, как мистер Гордонс, не может сам, без посторонней помощи, прикончить его, то...

Да поможет им Господь!

У стойки авиакомпании Бранифф он свернул, пронесся мимо газетного киоска, юркнул в полутемный бар, заказал выпивку и прошел в туалет. Там он забрался с ногами на унитаз и стал ждать. До вылета оставалось двадцать минут. «Как хорошо, — думал он, — что пассажиров всех пролетающих вблизи Кубы самолетов проверяют металлоискателем! Иначе я бы не догадался, во что вляпался!»

Когда до отлета оставалось всего десять минут, в дверь кабинки постучали. Это было странно, поскольку никто не мог видеть из-под двери его ноги.

— Роберт Джеллико, выходите, не то вы опоздаете на самолет!

Это был голос мистера Гордонса.

Над аквамарином Карибского моря и его островами сияло жаркое тропическое солнце. Острова эти — не более чем выступающие из воды нагромождения скал, на тощих землях которых борются за свое существование люди, а в кустарниках рыщут коричневые, с удлиненным пушистым телом мангусты — потомки тех хищников, которые были вывезены в свое время из Индии, чтобы очистить острова от зеленых змей. На островах уже давно не осталось зеленых змей, зато возникла проблема с мангустами.

Об этом и о многом другом размышлял Мастер Синанджу Чиун.

— Эти острова для тех, кто хочет и может выжить, — говорил он. Здешнее солнце полезно для твоего плеча, морской соленый воздух — для легких. Мы нашли хорошее место, ты быстро поправишься.

— Надеюсь, папочка, — откликнулся Римо. Он полулежал в легком кресле на веранде снятого ими дома, смотревшего окнами на залив Меджен и состоявшего из трех крытых террас и жилой комнаты. Дом из дерева и стекла стоял на скалистом уступе — куда ни глянешь, непременно видишь плещущееся внизу море. С плавок Римо стекала вода: он только что проделал под наблюдением Чиуна ежедневный заплыв на четыре мили — две туда и две обратно. Когда Римо попробовал протестовать, заявив, что его плечу для заживания нужен покой, а не упражнения, Чиун презрительно усмехнулся:

— Ты напоминаешь этого вашего... четвертинщика.

— Кто это такой?

— Четвертинщик. Тот, что каждый год повреждает себе колено, и его отправляют отдыхать, а потом он возвращается и ломает суставы пуще прежнего.

— О чем ты? Если не можешь толком ответить, лучше помолчи — хватит того, что ты наговорил.

— Я говорю об игре, которую ты смотришь по телевизору. Ну, этой, где толстяки сшибают один другого и прыгают друг на друга.

— Футбол?

— Правильно. Футбол. Четвертинщик. Он очень смешно выглядит, смешно говорит. Когда его показывали, он, по-моему, был в женских чулках.

На этом дискуссия закончилась, и Римо, как был в мокрых плавках, уселся в кресло, а Чиун высказался в том смысле, что эти острова — острова выживших победителей.

— Не знаю, не знаю, — сказал Римо. — У меня такое чувство, что я здесь чужой. Мы как будто настроены в разных тональностях. Может, мне для быстрой поправки лучше вернуться туда, где я родился?

Чиун тихо покачал головой. Его седая редкая бородка качнулась от свежего ветерка, залетевшего с дальних невидимых отсюда островов.

— На этих островах могут выжить только агрессивные пришельцы и захватчики, вроде этих мангуст. Скажи, где сейчас карибские индейцы?

— Не знаю. Должно быть, валяются пьяные где-нибудь в «Шарлотте Амалии», — предположил Римо, имея в виду торговый район на Святом Томасе, где беспошлинное спиртное, не облагавшееся налогом, стоило как газировка.

Практически в каждом втором магазине, а все они были освобождены от налогов с выручки, можно было, например, купить часы «Сейко». Эти часы были едва ли не главным, что привлекало на остров пассажиров морских круизов, которые охотно оставляли здесь свои деньги, а взамен получали бронзовый цвет кожи.

— Карибских индейцев, которые здесь обитали когда-то, уже нет, — сказал Чиун. — Они жили полнокровной и счастливой жизнью, пока сюда не заявились испанцы. Новые повелители были такими жестокими, что все карибские индейцы бросились однажды с высокой скалы и поразбивались насмерть. Вождь сказал перед смертью, что боги отомстят за них.

— Отомстили?

— Если верить истории, которую здесь любят рассказывать, то — да. Произошло землетрясение, город был полностью разрушен, погибло тридцать тысяч человек.

— Это все были испанцы?

— Нет. Потому что тот, кто ждет, чтобы за него отомстили другие, никогда не удовлетворит жажду мщения. Как тебе известно, Синанджу не имеет ничего общего с местью. Месть вообще глупость. В основе нашего искусства лежит жизнь. Наша цель — жить и выживать. Даже суть наших смертоносных услуг состоит в том, чтобы Синанджу могла выжить. Именно это и делает нас могущественными. Силен тот, кто живет. Ты посмотри на черные лица вокруг нас. Их привезли сюда в цепях. Их избивали кнутами. На голой и бесплодной земле они должны были выращивать для других сахарный тростник. И кто выжил?

Гордые карибские индейцы, надеявшиеся на то, что за них отомстят боги? Или негры, которые день за днем растили детей, строили дома и смиряли свой гнев?

Негры победили и живут. Мангусты победили и живут. А вот зеленых змей и карибских индейцев больше нет.

— У зеленых змей была гордость?!

— Эта история должна научить тебя не думать об отмщении Гордонсу. Ты должен учиться выживанию, что традиции Синанджу составляют главный смысл нашего искусства. И я говорил вовсе не о зеленых змеях.

— А мне показалось, что о них, — сказал Римо, зная наперед, что эти слова рассердят Чиуна. Он не обманулся в своих ожиданиях — из потока корейских слов, которым разразился Мастер Синанджу, он понял, что никак нельзя превратить бледный кусок свиного уха в шелк, как невозможно сделать из грязи бриллиант. Римо понял, что вечером его ожидает лекция на тему: «Бесплодность попыток передать белому человеку тысячелетний опыт Синанджу».

Но Римо не придавал особого значения словам: за Чиуна говорили — громче и яснее слов — его дела.

Старый кореец оставил в Штатах все свои пожитки — и кимоно, и, что