– Я не хотел его убивать. А если и помог подохнуть, так собаке собачья смерть!
Генрих всматривался в озаренное торжеством лицо Цвиркуна. Все, что открывалось раньше, было маской. Генриха раздражало кривлянье Цвиркуна, калейдоскопическая смена гримас. Не было лица Цвиркуна в его кривлянье, в гримасах и минах. Все это был камуфляж, примитивная игра. Вот оно, настоящее лицо, открытое во всей своей беспощадной четкости – сумрачное, пронзающее убийственно острыми глазами.
Рой наконец ворвался в кабину и тоже кинулся к Брантингу, потом выпрямился и сердито посмотрел на Цвиркуна.
– Может быть, объясните, что произошло? И покажите коробочку со спорами! – Он протянул руку,
– Стойте на своих местах! Опустите руки! – властно потребовал Цвиркун. – Я дам исчерпывающие ответы на любые ваши вопросы, но при условии, что ни один из вас не сделает и шага ко мне, пока я не закончу.
Рой наверняка не посчитался бы с настояниями Цвиркуна, но, как и брата, его поразила перемена в ассистенте скончавшегося профессора. Рой медленно опустился на скамью и знаком показал Генриху, чтобы тот сел рядом. Цвиркун прислонился к стенке кабины, как если бы боялся нападения сзади. Генрих хотел поправить запрокинутую руку профессора, Рой сказал, что все надо оставить без изменений, пока не явятся медики колонии. Генрих сел возле брата. Рой нетерпеливо заговорил:
– Вы превысили свои права, Джон. На Нептуне за нападение на другого человека отвечают так же строго, как и на Земле.
– Кары я не боюсь, – спокойно сказал Цвиркун. И говорил он по-новому, без торопливости, без повторений, с каким-то почти пренебрежительным хладнокровием. – Я уже объяснил вашему брату, что не собирался приканчивать мерзкого старикашку, что, надеюсь, подтвердят местные медики, если они достаточно квалифицированны. Между прочим, больше всего я боялся, что Брантинг умрет раньше, чем я доберусь до него. Оператор на «пауке» – только на Нептуне могли придумать старому ученому такую должность! Но Брантинг дождался меня. Он умер если не на руках моих, то в моих руках. Уже одно это делает меня счастливым. Но не только это!..
– Второе, очевидно, захваченная вами коробка со спорами?
– Да, коробка, но не со спорами! – Цвиркун выкрикнул это с таким диким торжеством, что Генрих вздрогнул. – Никаких спор калиописа искать не нужно. Умерший был сумасброд, но чтил закон. Он мог бы взорвать весь мир, подвергнуть все человечество уродующей операции, но правил уличного движения не нарушал даже на Марсе, где они не так уж строги. Выходя, он тихонько притворял дверь и аккуратно гасил свет, а приходя, не забывал вытереть ноги.
– Стало быть, вы обманывали нас?
– Я рад, что истина наконец дошла до вас, Рой
– С вашей нескорой помощью, Джон! Но что же содержится в коробочке, которая, видимо, так вам нужна, что вы вцепились в нее прямо-таки мертвой хваткой?
– Да, мертвой. Вы и не догадываетесь, как близки к сути! Ответьте мне на один вопрос. Сколько мне, по-вашему, лет?
Он смотрел на Генриха, и Генрих ответил первым:
– Двадцать два… Или двадцать три. Вы очень молоды.
– Двадцать четыре, плюс-минус два года, – ответил Рой.
В смехе Цвиркуна прозвучало торжество и ожесточение.
– Мне ровно шестьдесят пять. Не таращьте глаза и не пожимайте так недоверчиво плечами! На этот раз я не обманываю. В день, когда я появился у вас в лаборатории, Генрих, мое сердце отстучало именно эту круглую цифру.
– Вы хорошо сохранились, – сдержанно заметил Рой.
– Не надо иронии. Не хорошо – абсолютно сохранился! Боюсь, разница до вас не доходит. Сорок один год я не меняюсь, вот правда обо мне. Я таков же, каким был в тот день, когда Брантинг поставил на мне свой проклятый опыт.
– Новый вариант древней истории о некоем Дориане Грее? – Рой не удержался от недоверчивой усмешки.
– Нет, Рой, нет! – Цвиркун покачал головой. – Я тоже читал о том доисторическом Дориане Грее. Он сохранял лишь молодость, а меня сделали бессмертным. И если долгая юность Дориана была плодом его страстного желания, то мое бессмертие – плод ошибки. Да, не больше чем плод ошибки. Брантинг не рассчитал правильно силы введенного в меня препарата. Он хотел продлить мою жизнь, а взамен этого отменил мою смерть. Он намеревался сделать меня долго юным, вроде Дориана, а сделал бессмертным.
Рой скептически оглядел Цвиркуна.
– Вы так уверены, что тело ваше неразрушимо? Скажем, плазменный пистолет или атомная бомба наших предков…
– Даже простая дубина еще более далеких наших предков – неандертальцев! Ее тоже будет достаточно. Или камня, упавшего на голову! Я разрушаем, но не смертен. Тайна моя в том, что в себе самом я не несу зародыша своей гибели. Меня могут погубить внешние причины, но не мое собственное развитие. Я не эволюционирую. Слушайте меня внимательно, вам предстоит узнать то, о чем вы и не догадываетесь. Перед вами человек, воплотивший в себе совершенство и бесконечность. Я совершенен, ибо завершен. Я не меняюсь, ибо достиг абсолютной гармонии. Я настолько уравновешен во взаимодействии своих органов, своих тканей, своих молекул, даже атомов своих, что взорвать мою внутреннюю гармоническую уравновешенность силы, действующие внутри меня, не могут. Я способен изменяться лишь в той мере, в какой меняется природа молекул. Это значит, что эволюция моя продолжительна, как эволюция всего человечества. Я равновелик всему человечеству, хотя и остался самим собой. Я превратился из индивидуума в вид. Я стал из личности категорией. Вы все остаетесь частностями, даже ощущая в себе одну для всех нас общность. Я, став общностью, перестал быть частностью. Я – абстрактность конкретности. Я – конкретность абстрактности. Ибо я – завершенность! Воплотившееся совершенство.
Рой иронически прервал его страстную речь:
– Вы и вправду думаете, что так совершенно прекрасны? На бога вы не похожи.
Цвиркун уставил на него бешеные глаза.
– Я совершенен, но не прекрасен! Нечего путать божий дар с яичницей. – Холодная реплика Роя дала новое направление его мыслям. В его голосе послышалась горечь. – И совершенство мое не идеально, я этого не хочу сказать. Брантинг наделил меня божественным бессмертием, не переменив моей внешности, далеко не божественной, как справедливо вы заметили. И он не погасил моих человеческих страстей. Он оставил в моем ставшем вечным теле тленную душу. Я любил траву и деревья, оттого и стал астроботаником, – миллиарды раз умрут все травы, миллионы раз сменятся поколения деревьев, прежде чем я состарюсь. Вдумайтесь, прошу вас: миллионы, миллиарды раз возникнут и сгинут, а я все буду пребывать. Я влюбился в Аврору, чудесную девушку, на время покинул ее для марсианской командировки. А когда вернулся на Землю, увидел женщину, перешагнувшую свой лучший возраст, а я был таким же, все таким же молодым! Тысячи Аврор возникнут еще и выпадут из моей жизни, тысячи раз я буду внушать смущение своей нестираемой молодостью, столько же раз меня будут пытать ужасным одряхлением моих подруг. Вдумайтесь, вдумайтесь! Вы, каждый из вас, обретаете возлюбленных, и они с вами, они все крепче, все тесней с вами, до самой смерти с вами. А я приобретаю, чтобы потерять, ибо каждое новое утро не сближает, но разделяет нас на один день, а сколько нужно дней, чтобы все потерять, все, все!
– Трагедия ваша проистекает только из вашей уникальности, – спокойно заметил Рой. – А если бы все люди обрели бессмертие, подобное вашему…
Цвиркун раздраженно махнул рукой: