Я успокаивающе положил на нее руку. И сказал:
– Хулио, у меня сейчас на уме множество дел, и среди них нет ЗУБов. По крайней мере не в начале списка. Я не собирался в ближайшем будущем никого в ЗУБах тревожить. Пока вы не ютись со своим высокомерным запретом. Теперь, конечно, придется проверять, чем занимаются ЗУБы.
Он взревел:
– Я прикажу арестовать вас!
Я начинал наслаждаться ситуацией.
– Нет, не арестуете. Потому что у вас не хватит власти. И политического влияния. Потому что у меня Институт.
Это заставило его призадуматься. Институт Броадхеда для исследований за пределами Солнечной системы – одна из моих лучших идей. Я основал его очень-очень давно совсем по другим причинам. Говоря откровенно, я сделал это из-за налогов. Но я много вложил в него. Позволил ему заниматься чем угодно за пределами Солнечной системы и был достаточно предусмотрителен, подбирая совет директоров, так что теперь в нем люди, которые делают то, что я скажу.
Кассата оправился быстро.
– К дьяволу политическое влияние! Это приказ!
Я задумчиво улыбнулся. Потом позвал:
– Альберт!
Он возник, мигая в мою сторону поверх трубки.
– Передавай мое сообщение, – приказал я. – Начиная с этой минуты, все отделы Института должны прекратить всякое сотрудничество с Звездным Управлением Быстрого реагирования и отказывать персоналу ЗУБов в доступе к любой информации и базам данных. Укажи причину: прямой приказ Хулио Кассаты, генерал-майора, ЗУБы.
Кассата выпучил глаза.
– Минутку, Броадхед! – начал он.
Я вежливо повернулся к нему.
– У вас есть какие-то комментарии?
Он вспотел.
– Вы этого не сделаете, – голос его звучал странно – наполовину просьба, наполовину рычание. – Мы ведь все в этом заинтересованы. Враг – это наш общий Враг.
– Ну как же, Хулио, – ответил я. – Я рад это слышать от вас. Мне казалось, что Враг – ваша личная собственность. Не волнуйтесь. Институт не перестанет действовать. Работа продолжится; разведывательные корабли будут собирать сведения; мы по-прежнему будем накапливать данные о Враге. Мы просто больше не будем делиться ими с ЗУБами. Немедленно. Ну, что, отправлять Альберту сообщение или нет?
Генерал с ошеломленным видом стряхивал пепел с сигары.
– Не нужно, – пробормотал он.
– Простите. Я не расслышал, что вы сказали.
– Нет! – Он в отчаянии покачал головой. – Он обломает об меня палку.
Единственный «он», кого он мог иметь в виду, был плотский генерал Кассата. То есть, конечно, и он сам.
– Он сказал «он», – обратился я к Эсси, когда Кассата мрачно удалился.
Она серьезно ответила:
– Это интересно, я согласна. Двойник Хулио начинает считать плотского Хулио отдельной личностью.
– Шизофрения?
– Страх, – поправила она. – Он осознал, что время его жизни ограничено. Жалкий маленький человек. – Потом сказала почтительно: – Дорогой Робин. Я понимаю, что твои мысли в другом месте...
Я не подтвердил, потому что это было бы невежливо; но и не стал отрицать, потому что это правда. Даже споря с Хулио Кассатой, я продолжал поглядывать на сцену в Центральном парке. Мой двойник наконец дошел до Клары и поздоровался, и она только начинала говорить:
– Робин! Как при...
– ...но можно мне сделать предложение?
– Конечно, можно, – ответил я в замешательстве. Если бы у меня были кровеносные сосуды, от которых краснеет лицо (кстати, было бы и само лицо, которое может покраснеть), я, вероятно, вспыхнул бы. Может, я и так это сделал.
– Предложение успокоиться, – сказала она.
– Конечно, – ответил я, кивая. Я сказал бы «конечно» в ответ на любое ее предложение. – А теперь, если не возражаешь, я хотел бы...
– Я знаю, чего бы ты хотел. Но возникают проблемы в несовпадении временных шкал, верно? Так что тебе особенно торопиться некуда, дорогой Робин. Может, немного поговорим вначале?
Я сидел неподвижно. (Клара только что кончила «...ятно...», и губы ее начали складываться для произнесения «снова тебя увидеть»). К этому времени я испытывал сильное замешательство. Нелегко сказать одной женщине, что вы очень хотите поговорить с другой, когда совесть у вас нечиста. А мне всегда казалось, что у меня по отношению и к моей дорогой жене Эсси, и к давно утраченной возлюбленной Джель-Кларе Мойнлин нечиста совесть.
С другой стороны, Эсси абсолютно права. Торопиться некуда. Она с любовью и заботой смотрела на меня.
– Трудная для тебя ситуация, дорогой Робин?
Я мог только ответить:
– Я очень люблю тебя, Эсси.
Она выглядела не любящей, а раздраженной.
– Да, конечно. – Пожала плечами. – Не меняй тему. Ты любишь меня. Я люблю тебя, мы оба в этом не сомневаемся; к настоящему обсуждению это не имеет отношения. Мы обсуждаем, что ты испытываешь по отношению к очень хорошей женщине, которую ты тоже любишь, – Джель-Кларе Мойнлин. Какие при этом возникают осложнения.
Когда она это высказала, прозвучало еще хуже. И нисколько меня не успокоило.
– Мы обсуждали это миллион раз! – простонал я.
– Почему бы тогда не обсудить миллион первый? Успокойся, дорогой Робин. У тебя еще пятнадцать, может быть, восемнадцать миллионов миллисекунд, прежде чем Клара кончит говорить, как ей приятно снова тебя увидеть. Так что мы вполне можем поговорить, конечно, если ты этого хочешь.
Я подумал и сдался. Сказал:
– Почему бы и нет? – И действительно, никакой причины, чтобы не поговорить, не было.
И не было причины беспокоиться. Как сказала Эсси, мы обговаривали это много раз, однажды говорили целую ночь и закончили на следующий день. Это было очень давно – миллиарды секунд назад, и я говорил с реальной Эсси, той, что из плоти и крови. (Конечно, сам я тогда тоже был из плоти и крови). Мы тогда недавно поженились. Сидели на веранде своего дома, прихлебывали чай со льдом, смотрели на лодки в Таппановом море, и это был по-настоящему приятный, полный любви разговор.
Очевидно, Эсси тоже вспомнила этот давний разговор плотских людей, потому что организовала такую же удобную обстановку. О, не «реально», в физическом смысле. Но что теперь значит для нас «реально»? Тем не менее я увидел парусные лодки, а вечерний ветерок с моря был
