всякий случай, чтоб в спину не подстрелили. Пусто.

- Значит, он точно через заднюю дверь выскочил и куда-то по своим делам пошел…

С площади донесся звук продолжительной очереди, непривычно громкий и одновременно глухой, тяжелый. Когда смолк, раздался пронзительный крик.

- Из чего это они стреляют? - удивился Пригоршня. - Какое-то оно чересчур сильное…

Сбоку затарахтел мотор.

Рука напарника дернулась, глушитель «вала» описал короткую дугу и выплюнул несколько пуль в вынырнувший из кустов на обочине мотоцикл. Не такой, на который свалился я, а с открытой коляской и ветровым стеклом обычных размеров. В коляске никого не было, на мотоциклисте - знакомая военная форма и черный шлем. Одной рукой солдат держал руль, второй прижимал к боку «узи», из которого наверняка собирался пристрелить нас, как только машина, придавив кусты, вылетит на дорогу, - но опоздал. Ветровое стекло осыпалось, затем пули пробили шлем. Солдат завалился влево; мчась прямо на нас, мотоцикл накренился, коляска приподнялась. Никита вновь выстрелил, опустив ствол. Переднее колесо взорвалось, и мотоцикл будто наткнулся на бетонный «башмак», которым заканчиваются рельсы в тупиках: он резко перевернулся, руль врезался в землю, задняя часть взлетела. Мертвый солдат упал, машина перекувыркнулась через него, вращаясь, рухнула на землю.

Заднее колесо продолжало крутиться с тихим шипением. Кашляя и разгоняя ладонями поднявшуюся пыль, мы обошли место аварии. На ходу я нагнулся, подхватил «узи». Компактный, удобный - хорошее оружие. Я взял его в правую руку, а «браунинг» в левую.

- Евреи крутой ствол сделали, - одобрительно пробурчал Никита, покосившись на автомат.

- Да уж, - согласился я. - Мудрость Торы этому не мешает, наоборот…

Напарник важно пояснил:

- Это тебе мини-вариант достался, он меньше трех кило должен весить. А темп под тыщу выстрелов в минуту, радуйся. Погляди, патроны-то есть?

Пыль слегка осела, и видно стало лучше. Я вытащил рожок, покрутил в пальцах и сказал:

- На тридцать два вроде. И почти полный.

- Что у тебя с носом?

- Сломали, по-моему. Там какой-то страшный чувак был, в той мазанке, Никита. Он в коляске мотоцикла сидел, на который я свалился, а потом как стукнет меня, аж…

Впереди, на площади, вновь глухо застучал пулемет, да так, что земля под ногами задрожала.

- Что ж это за машинка такая у них? - изумился Никита. - Вроде знакомый звук, да только… Ну ё-моё! Не может же быть, чтобы они сюда притащили…

Выстрелы смолкли, раздался гул двигателя. Мы шли, подняв оружие, не слишком близко друг к другу, но и не очень далеко. Впереди дорога поворачивала, так что трактир видно не было, лишь самый край площади.

- Значит, вояки раньше времени подрулили, - сказал Пригоршня. - Прям утром. Одна группа за вертолетом поехала, вторая - сюда. И таки мы капитана этого, Пирсняка, тогда сильно обозлили.

- Ты обозлил, - возразил я.

- Ну ладно, я. Он, видать, и вправду псих больной: решил в ответ весь поселок выкосить.

Я сказал:

- Сюда едут.

Гул превратился в рев, и на дорогу вынеслась машина. Мы увидели кабину, как у джипа, с листом брони на месте лобового стекла. Кузова позади не было, лишь железная рама. Прямо за кабиной торчал штырь с креслом, в котором кто-то сидел, перед ним был пулемет с парой таких длинных стволов, каких я в своей жизни еще не видывал.

- Ой, ё! - заорал Пригоршня. - Это ж КПВТ! Танковый, спаренный!!!

Мы выстрелили одновременно из всех четырех стволов. Пули забарабанили по железу, машина резко ушла в сторону, фигура в кресле мотнулась, и я узнал капитана Пирсняка. Он подался вперед, навалился грудью - стволы, оба метра в полтора длиной, повернулись.

- Тикай, Химик!

Затряслась, с лязгом втягиваясь в лентоприемник, лежащая сбоку на крыше кабины металлическая лента. Улицу накрыл грохот, в сравнении с которым все предыдущие слышанные мною во время перестрелок звуки казались писком обессиленного комара.

Мы прыгнули в разные стороны, а дорога между нами взорвалась, когда предназначенные для противотанковых ружей пули калибром четырнадцать с половиной миллиметров взрыли ее. Почему-то капитан выбрал именно меня, стал поворачивать пулемет в мою сторону. Оглушенный, ошарашенный, я метнулся к кустам, слабо понимая, что происходит, скакнул, ломая ветви, как несущийся в страхе от лесной облавы секач, врезался в покосившийся заборчик, своротил его, увидел прямо перед собой колодец и прыгнул туда, бросив оружие.

Нет, я не нырнул в далекую темную воду, у меня все же хватило ума ухватиться за цепь: перед тем как перескочить через низкий край, я успел заметить, что она размотана и свисает с ворота, верхним звеном прикрепленная к вбитому в него «ушку».

Цепь зазвенела, закачалась. Я уперся ногами в закругленную стенку, ткнулся лопатками в противоположную часть широкой каменной трубы и повис неподвижно. Рядом что-то взорвалось, затрещало, и я вдруг понял, что сам себя загнал в ловушку: если Пирсняк попадет по вороту, тот неминуемо сломается, превратится в щепки и труху, которые упадут вниз вместе с цепью и тем, кто на ней висит.

Но в этот миг выстрелы смолкли. Не помню, какая скорострельность у этих монстров, должно быть, где-то около полутысячи в минуту. А в ленту заряжается патронов сорок, то есть она должна закончиться примерно через пять секунд непрерывного боя… Ну да, где-то столько и прошло. Хотя наверняка у него там есть запасная, и не одна, но ведь надо еще вставить ее в лентоприемник…

Грохот, до сих пор царящий в ушах, постепенно стихал, уступая место звукам из внешнего мира.

Шум двигателя отдалялся: машина с капитаном уезжала. Когда он смолк окончательно, наступила полная тишина - ни отдаленных выстрелов, ни криков, ничего. Я подождал еще немного, покрепче уперся подошвами в колодезную кладку и стал выбираться.